Чувствую ли я какие-то перемены в мире, в жизни, в себе? Непонятно. Совершенно. Вроде бы всё осталось тем же: и я, и жизнь, и эта крыша, и эти мысли в голове. А что будет ещё через пять лет? То же самое? Я снова приду сюда, буду сидеть и думать о том, что ничего, собственно, и не изменилось? Что получается: в переменах виноват не возраст, не школа, не ВУЗ. Я сам? И что мне нужно делать, чтобы я ощутил эти перемены? Чтобы они радовали меня, чтобы я знал, что жизнь идёт вперёд…»

Город утопает в океане темноты, а заново асфальтированные недавно ровные дороги эффектно переливаются светящимися красками магазинных вывесок и светом проезжающих автомобилей. Вот такая холодная и бессмысленная красота в танце с тишиной – единственное, что Павел всегда готов воспринимать. На мрачной крыше всегда как-то непривычно уютно и тепло – так, как обычно бывает только дома. Никто не мешает, никто не учит и не наставляет, ничем не делится и ничего не спрашивает. Мысли Павла постепенно замедлялись и вскоре остановились вовсе. Сколько он так просидел в темноте – неизвестно, но в какой-то момент парень словно услышал шорох за одним из козырьков вентиляционной шахты и поспешно встал, решив, что пора бы уже спускаться домой. Доехав на этот раз на лифте до своего этажа, Павел открыл входную дверь и зашёл в квартиру.

– Что-то быстро ты сегодня, – удивилась мать.

– Коляну зачем-то нужно было домой, вот и разошлись, – ответил парень, снимая обувь и проходя в свою комнату.

– Через десять минут ужинать, руки помой, – добавила Ирина Александровна и снова ушла на кухню.

Павел рухнул на свой диван и закрыл глаза. «Сесть бы в автобус, любой, и ехать бы, и ехать, и ехать отсюда… – думал Ростовцев. – Сбежать? Нет, просто ехать. Зачем? Не знаю».

С кухни доносились звуки работающего телевизора и шипения масла на сковороде. Мать гремела посудой и периодически включала воду в кране. Дома тоже было уютно, по-семейному, но стойкое ощущение того, что всё должно быть «не так», не давало Павлу покоя. Он не знал, чего именно ему не хватает, не мог объяснить этих тревожных и одновременно тоскливых мыслей, но некое однообразие, в котором он, кажется, жил уже лет пять подряд или даже всю жизнь, лишало ощущения какого-то жизненного удовлетворения. И за всё это, за все эти мысли парню было даже немного стыдно. Он жалел родителей – что бы они ни делали, что бы ни говорили. Они старались, старались как могли. Да, не всегда всё получается гладко, но у кого не так? Наверное, так живут все: люди за стеной, в соседнем доме, на соседней улице, в соседнем городе или другой стране. Везде и все.

– Паша, иди есть, – крикнула из кухни мать.

-

Четверг пролетел так же стремительно, как и среда. Антон медленно повернул ключ в замке, открыл дверь и, стараясь идти как можно тише, зашёл в квартиру. Включив свет в коридоре, он снял одежду, разулся и осторожно зашёл в комнату матери, не включая свет.

– Антоша, это ты? – послышался тихий голос.

– Да, мам, это я.

– Заходи, я не сплю.

Антон подошёл ближе, поправил одеяло, которым была укрыта мать, и сел с ней рядом.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил парень.

– Да ничего, всё хорошо.

– Давление меряла?

– Да. Хорошее.

– Точно?

– Да, не волнуйся.

– Как твои ноги, руки? Как чувствительность?

– Я в порядке.

– Я там принёс лекарство, которое доктор рекомендовал. Второе завтра возьму.

– Не переживай, я себя хорошо чувствую.

– Нет, ну раз нужно два, купим оба. Я читал о них, хорошие препараты, как раз при невропатии, чтобы улучшалась чувствительность и мышцы окрепли.

– Купим-купим. Как работа-то? Расскажи.