– Идет кто-то, – сказал Сашка Левитан, мой одноклассник и приятель.

К нам приблизилась темная высокая фигура, и мы узнали Славку Сергеева.

– Что ты бродишь всю ночь одиноко, – пропел Левитан.

– Когда это я одиноко бродил? – горделиво и весело фыркнул Славка. – Одиночество не по мне… Анюту провожал, – добавил он добродушно.

Сердце мое подпрыгнуло и полетело вниз. Звезды словно покрылись туманом.

– Не ожидал я, что она так на передок слаба, – продолжал говорить Славка без всякого хвастовства.

Я прилип, приклеился к земле.

– Скажешь, трахнул в первый вечер? – насмешливо засмеялся, поддел его Левитан.

– Нет… Сам не пойму, почему сдержался.

– Трепись, трепло!

– Я не треплюсь, чего трепаться зря! Спроси у Алешкина, – кивнул он на меня, – сколько я девок в Тамбове имел?.. Я чуть к груди Анюты прикоснулся, погладил, а у нее колени подогнулись… Чего я сдержался, дурачок!

– Анюта не та! – перебил дрожащим голосом Левитан.

– Это для тебя…

По дороге домой меня душила страшная тоска. Я не видел тропинки, хотя ночь была светлая, шел напрямик по бурьяну, нацеплял на брюки репьев. Долго сидел на ступени своего крыльца, обирал репьи, швырял их в траву и тихо плакал.

Вечером с нетерпением ждал Анюту в клубе. Хотелось сразу увести ее, поговорить. Но что я мог ей сказать? Что Славка обыкновенный бабник… Да разве не знала она о его похождениях, о том, как дрались из-за него две девчонки!

Анюта появилась на мгновение, и опять я не заметил, как она исчезла. Славки тоже не было в клубе. Надо ли говорить, как прошел для меня этот вечер! Мы опять лежали под кленами. Я не слушал болтовню приятелей, с нетерпением и тоской вглядывался в темноту, вслушивался: не шуршат ли шаги по траве. Издали я различил во тьме его смутную фигуру. На этот раз Славка шел быстро, торопливо. Подошел, сплюнул в сторону.

– Ну как? – насмешливо спросил Левитан.

– В ажуре… Бляха-муха! – ругнулся Славик. – Испачкался весь!.. Посветите сюда, – вытащил он свою белую сорочку из брюк.

Левитан осветил фонариком большое кровавое пятно на сорочке.

– Во сука! – недовольно бросил Славка. – Видно, даванул я сильно, из нее кровища фонтаном…

Больше он ничего произнести не успел. Какая-то сила подбросила меня с земли. Я, не помня себя, что есть силы врезал ему в лицо. Славка от неожиданности упал навзничь. Я прыгнул на него и стал бить кулаками куда попадет: по лицу, по бокам, по груди. Славка был крупнее, крепче меня. Он быстро вывернулся, вскочил. Но я снова сбил его с ног. Он был сильнее меня, но почему-то не сопротивлялся, то ли был ошеломлен моим напором, то ли еще почему. Я бил его ногами изо всех сил, пинал, бил и плакал, бил и плакал. Потом мне говорили, что я как-то странно по-волчьи выл, подвывал себе в такт ударам. Оттащили меня от него лишь тогда, когда Славка перестал шевелиться.

Славку увезли в больницу, а я, не заходя домой, пошел пешком в Уварово в милицию. Я думал, что убил его. Так и заявил дежурному милиционеру. Но Славка оклемался. У него была выбита челюсть, сломаны ключица и три ребра. На вопросы следователя я отвечал, что подрались мы из-за неприязни к друг другу. Поспорили и подрались.

Первые дни я был в шоке от всего случившегося, но потом, помнится, как-то быстро смирился с происшедшим, успокоился, не боялся следователя, понимал, что лагеря мне не избежать. Жаль было терять институт, но я сообразил написать заявление в деканат до суда, попросил вернуть, выслать документы в Масловку в связи с семейными обстоятельствами. Боялся я одного: тюремной камеры. Наслышан был о ее нравах, о прописке, которой не избежать новичку, о мальчиках-петухах. Я всегда не терпел насмешек и издевательств над собой.