Виль скромно выслушал эту несложную автобиографию.

– Но, – начал баск, – ты ждешь от меня, чтобы я рассказал тебе, каким образом мы спаслись. Это не будет особенно пространно, тем более что ты знаешь, пожалуй, столько же, сколько и я, так как ты последний упал на дно лодки. Все четверо мы лежали в обмороке под знойными лучами солнца и готовы были мирно перейти в другой мир, как вдруг что-то толкнуло меня; боль была настолько сильна, что я проснулся. Я встал и увидел массу паривших птиц, окружающих шлюпку; они могли бы поглотить всех нас в какие-нибудь четверть часа, если бы мы были уже мертвыми, но мы были живы. В тот момент, когда я закричал, вся эта стая поднялась с криком; я увидел, что из моей левой ноги сочилась кровь, хорошо еще что злой хищник схватил меня за ногу, а не выколол мне глаз своим клювом, который был очень крепок. Птица вырвала из ноги порядочный кусок мяса. Правда, я и так плохо держался на ногах, но все же постарался встать; то, что я увидел тогда, придало мне больше силы. В четверти мили от нас стояло большое судно, с него спустили шлюпку, которая быстро подвигалась к нам с восемью гребцами. У меня не было времени ничего сообразить, и я даже не мог этого сделать, так у меня кружилась голова. Скоро шлюпка подъехала к нам, два матроса вошли на нашу палубу и принялись меня расспрашивать. Но у меня язык был совершенно парализован, а потому я не мог промолвить ни слова, только какие-то хрюкающие звуки, так что расспрашивавший меня матрос сказал другому на хорошем французском языке: «Бедный парень очень болен. Он идиот, совершеннейший идиот». – «Быть может, это произошло от солнечного удара, – отвечал другой, – ведь это часто случается, и мне не раз приходилось наблюдать подобные случаи». Тогда он подошел ко мне и объяснил знаками, что хочет помочь мне перейти в лодку, которая стояла рядом с нашей шлюпкой. Два других матроса подошли к своим товарищам, и вас всех перетащили из шлюпки в лодку большого судна. Когда наступила очередь господина де Клавалльяна, один из матросов, самый старший, посмотрев на него внимательно, воскликнул: «Матерь Божья! Да ведь это наш лейтенант!» Когда всех нас пересадили в лодку, нашу шлюпку взяли на буксир и направились на веслах к большому судну. В это время один из матросов дал мне выпить немного вина с водой, сказав мне при этом со смехом: «Возьми-ка, матрос, прополощи себе горло, это придаст тебе мужества!» Он был совершенно прав, мне стало гораздо лучше. Более двух суток, как у меня не было во рту ни капли пресной воды, а теперь мне дали хорошего французского вина! Я выпил два стакана, и у меня развязался язык. Все матросы были крайне удивлены, когда я заговорил. «Так он вовсе не идиот?» – заметил первый из них, которого я еще видел на шлюпке. «Идиот! – отвечал я. – А возможно, что и ты даже гораздо больший идиот, нежели я». Но он нисколько не рассердился, а сел верхом на скамейку подле меня и принялся задавать вопросы: откуда я, кто мы такие и откуда мы все возвращаемся. И тогда я ему сказал, что мы спаслись на этой разбитой шлюпке, но он не хотел верить. На счастье, старик узнал Жака и поверил мне. В это время лодка возвратилась на корабль. Это действительно хороший корабль. Корвет, достойный того, кто им командует! На нем тридцать пушек! Мы все поднялись по лестнице на судно. Когда я говорю «мы», то это, в сущности, был я один, а остальных несли матросы. Нас привели прямо на палубу, дали нам гамаки с холщовыми матрацами, и капитан Сюркуф пришел тотчас повидаться с нами. Капитан Сюркуф очень суровый человек, но когда он увидел господина де Клавалльяна, то начал плакать как ребенок и обнимать его так крепко-крепко, что господин Жак аж проснулся. Да! А вот с Эвелем дело было гораздо хуже. Его натирали горчицей, чтобы оттянуть кровь от головы, и, как ты мог видеть, он еще до сих пор не совсем оправился от своего потрясения. Что же касается тебя, то тебе голову обмотали мокрыми тряпками и оставили лежать спокойно в тени.