– Продолжайте! – сказала Государыня.

Дошли до другой статьи: опять заем того же лица.

– Вот, опять! – сказала Императрица с досадой. – Мудрено ли после этого сделаться банкротом?

– Князь Зубов занял больше, – сказал Державин и указал на сумму.

Екатерина вышла из терпения и позвонила. Входит камердинер.

– Нет ли кого там, в секретарской комнате?

– Василий Степанович Попов, Ваше Величество.

– Позови его сюда.

Вошел Попов.

– Сядьте тут, Василий Степанович, да посидите во время доклада: Гавриил Романович, кажется, меня прибить хочет.

Однажды Гавриил Державин отдал на суд поэтам Дмитриеву и Капнисту своё стихотворение. Читая и разбирая его вместе с автором, они начали ему советовать изменить то тот стих, то другой. Державин сперва соглашался, а потом рассердился и сказал:

– Что же вы хотите, чтоб я стал переживать свою жизнь по-вашему?

Когда Карамзин был назначен историографом, он отправился к кому-то с визитом и сказал слуге:

– Если меня не примут, то запиши меня.

Когда слуга возвратился и сказал, что хозяина дома нет, Карамзин спросил его:

– А записал ли ты меня?

– Записал.

– Что же ты записал?

– Карамзин, граф истории.

Успех Карамзина на литературном поприще приобрел ему много завистников и врагов, злоба которых выражалась в довольно-таки тупых эпиграммах. Кто-то, например, сочинил, после появления статьи «Мои безделки», следующую эпиграмму:

Так как эта эпиграмма приписывалась Шатрову, то Дмитриев, друг Карамзина, ответил:

Однажды, сидя в кабинете А.Н. Оленина и говоря с ним об «Илиаде» Гомера, Гнедич сказал, что он затрудняется в уразумении точного смысла одного стиха, развернул поэму и прочел его. Иван Андреевич подошел и сказал: я понимаю этот стих вот так, и перевел его. Гнедич, живший с ним на одной лестнице, вседневно видавшийся с ним, изумился, но почитая это мистификациею проказливого своего соседа, сказал: «Полноте морочить нас, Иван Андреевич, вы случайно затвердили этот стих да и щеголяете им! – И, развернув «Илиаду» наудачу: – Ну вот, извольте-ка перевести». Крылов, прочитавши и эти стихи Гомера, свободно и верно перевел их. Тогда уже изумление Гнедича дошло до высочайшей степени; пылкому его воображению представилось, что Крылов изучил греческий язык для того, чтобы содействовать ему в труде его, он упал пред ним на колени, потом бросился на шею, обнимал, целовал его в исступлении пламенной души своей.

Иван Крылов

Впоследствии он настаивал, чтобы Иван Андреевич, ознакомившись с гекзаметром, этим роскошным и великолепным стихом Гомера, принялся бы за перевод «Одиссеи». Сначала Иван Андреевич сдался на его убеждения и действительно некоторое время занимался этим делом, но впоследствии, видя, что это сопряжено с великим трудом, и, вероятно, не чувствуя особенной охоты к продолжению, он решительно объявил, что не может сладить с гекзаметром. Это огорчило Гнедича, и тем более, что он сомневался в истине этого ответа. Таким образом, прочитавши все, удовлетворивши свое любопытство и наигравшись, так сказать, этою умною игрушкою, Иван Андреевич не думал более о греческих классиках, которых держал на полу под своею кроватью и которыми наконец Феня, бывшая его служанка, растапливала у него печи.

Как-то раз Крылов шел по Невскому, что была редкость, и встречает императора Николая I, который, увидя его издали, ему закричал: «Ба, ба, ба, Иван Андреевич, что за чудеса? – встречаю тебя на Невском. Куда идешь?» Не помню, куда он шел, только помню, что государь ему сказал: «Что же это, Крылов, мы так давно с тобою не видались». – «Я и сам, государь, так же думаю, кажется, живем довольно близко, а не видимся».