Время не пощадило, состарило Семёна раньше положенного срока, тогда как она поразила его своей юной красотой, какой взрослый вид приобрела! «Да, зацвела ранняя ягодка, – про себя произнёс он, кося на неё блудливый взор. – Какая фигура, какая крепкая дева! Уже сейчас она полна соблазном, вон как упруго выпирают груди, яблочками наливаются, а прежде того, кому они достанутся, сам их отведаю!» В её голубоватых с синим налётом глазах он находил нечто диковатое и упрямое. По всему было видно – своенравная, в её волнующей невесомой, лёгкой стати, в красивом лице столько очарования, что готов отдать ей всё, чем был богат…

Однако Юля ещё не подозревала, что своей красотой привлекала к себе внимание даже немолодых мужчин. Если бы ей об этом сказали, она бы не на шутку рассердилась, приняв это как оскорбление и посчитав, что над ней просто все смеются.

– Ишь, ты, мать твою, какая красавица! Как выросла! – хрипловатым голосом воскликнул Семён, скрашивая свои эмоции шутливым тоном. Валентина не ждала от него такой открытой реакции, что почти было чуждо его замкнутому характеру. И она опасалась: как бы между ними не началась новая вражда из-за Юли, которая восприняла восклицание Семёна с выступившим на щеках румянцем. Она при нём стеснялась и не знала, как себя держать. Опустила голову, хотя его комплимент застрял в её сознании и Семён показался ей другим, не таким страшным, каким запомнился с детства.

– Чего мне не писала о ней? – повернулся он к жене, и сказал это только с той единственной целью, чтобы разрядить обстановку. Ведь он видел как изменилась в лице жена, когда вошла к ним Юля, ещё не знавшая о его возвращении. Впрочем, она даже не ведала, что он отбывал наказание. Семён хотел дать понять, что теперь он не тот нелюдимец и очень рад лицезреть сестрёнку. – А то бы я привёз и ей подарок! – охотно прибавил он, почувствовав вдруг к своему удивлению доброе расположение к Юле.

Семён, между прочим, с первого дня своего возвращения присматривался к поведению жены. Он надеялся найти в её взгляде хотя бы то немногое, что дало бы понять: как же она жила тут в его отсутствие? Сохраняла ли ему супружескую верность? И вот, увидев Юлю, он немного успокоился: «Нет, при ней она не могла, если только сестрёнка тут жила. Дочь говорила, что жила. А может, её так мать научила отвечать? Всё равно, если даже Юлька была с ней, могла гульнуть на стороне. Правда, бабы тоже бывают разные, не угадаешь, на что какая способна. Одна будет тихая, а в два счёта изменит, а вот бойкая останется верна. Да, шесть лет терпеть здоровой бабе, понятное дело, тяжело… А если и было что, то простить, не видел и не знаю? Но рано или поздно знакомые должны проговориться». Однако мысль о возможной измене жены была крайне неприятна, она всего коробила, воспламеняла душу жгучей ревностью, что волей-неволей надо было терпеть. Странно было вспоминать, что ему, лишённому жизненных услад в зоне об этом так остро, как сейчас, не думалось…

Уже заканчивала третий класс дочь Света, которая почти всем обликом удалась в отца. По мере её взросления черты Семёна обозначались и в форме носа, и вырезе губ, и в разрезе глаз, только у дочери они были зеленоватые. Семён привёз подарков больше дочери, чем жене, как бы этим самым мстя ей за все свои неисчислимые страдания…

На повторный вопрос отца Света опять изрекла, что Юля у них жила. Просто она считала: поскольку она к ним часто приходила, а иногда оставалась ночевать, особенно в последние годы, значит жила. Но когда он понял, что Юля всё же находится в детдоме (собственно, об этом он сообразил тотчас же, как она убежала от них), Семён не стал ловить жену на её же не сдержанном слове, наоборот, он был очень доволен, что она насовсем не забрала её из детдома. Значит, жена соблюдала его наказ; его давнее грозное предупреждение. Это обстоятельство позволило ослабить струны ревности, сняло острое подозрение в её неверности. И режущая боль под сердцем малость улеглась…