. Старокатолики не приняли догму о непогрешимости папы в 1870 г., и Киреев думал, что старокатолицизм «фактически представлял западное православие первых веков», что он мог бы стать основой для воссоединения Церквей, что Александр Алексеевич считал самым важным вопросом: «Мне казалось бесспорным, что религиозные вопросы – это самые важные вопросы из всех, что интересуют человечество; а самый важный среди них – вопрос объединения Церквей». В своих отношениях со старокатоликами и с русскими богословами Киреев защищал простой принцип, способный, по его мнению, преодолеть все препятствия к сближению Церквей: различие между абсолютной догмой и факультативными учениями (dubia, теологумены). Он ссылался на определение догмы монахом V века Викентием Леринским: «Давайте придерживаться того, во что верили повсюду всегда все» («Id teneamus quod ubique, quod semper, quod ab omnibus creditum est»). Юлия Данзас приводит эту формулу в статье 1918 г. (см. гл. IV наст. книги) и так же посвятит себя воссоединению Церквей, хотя и иным путем. Посещения Киреева служили поощрением для девушки, задыхавшейся в обстановке, ощущаемой ею как ограниченный религиозный «фанатизм», которому она противопоставляла римский универсализм. Парадоксальным образом антиримская (антипапская) литература, которой Киреев снабжал Юлию, имела противоположное действие: «Впервые я ощутила в римской церкви что-то грандиозное, очень отличное от понятия церкви, каким я его видела в России». А предубеждение Киреева против Рима «не выходило за рамки обычных предрассудков»45.

Защита Империи

Русско-японскую войну Ю. Данзас воспринимает (и поддерживает) как колониальную:

«Я страдала, как никогда, оттого, что я была женщиной и не могла сражаться в рядах защитников Третьего Рима. […] Я охотно воспользовалась возможностью посвятить хоть часть моих сил рукодельной мастерской [„склад Ее Величества для военных нужд“], организованной Императрицей в Зимнем дворце. Я состояла в должности у „стола Ее величества“, то есть служила секретаршей при Императрице, которая каждый день сама приходила работать за этим столом вместе с дамами, в большом зале, преобразованном из фойе театра Зимнего дворца. […] Бюджет Склада исчислялся миллионами рублей, и канцелярская работа становилась все сложнее. Я целиком в нее погружалась»46.

«Третий Рим» понимается здесь в обычном патриотическом и имперском смысле: Юлия говорит о своем «идеологическом империализме» (Россия призвана быть наследницей Византийской империи, захватить Константинополь и распространить свой сюзеренитет на все славянские племена47. Юлия хорошо знала графа Николая Игнатьева (1832–1908) – посла в Константинополе в 1864–1877 гг. и горячего сторонника идеи Третьего Рима, – который сыграл значительную роль в становлении ее мировоззрения в молодости. Юлия стала «патриоткой-империалисткой»48. Потом Третий Рим станет для нее «наднациональным общественным и религиозным идеалом», идеей «мирового единства, слияния Востока и Запада для создания государственного синтеза»49, где Россия играла бы мессианскую роль.

В своих «Souvenirs» Юлия отмечает рост террористической и революционной деятельности (она обнаруживает прокламации в иконах и в посылках для армии). Глазами очевидца она наблюдала из окон дома Министерства иностранных дел, напротив Певческого моста на Мойке, и подробно рассказывает о «Кровавом воскресеньи», опровергая «легенды» о нем: «Я утверждаю, что толпа, которая собралась вблизи дворца еще до ружейной пальбы на окраине, не выглядела мирной и не состояла из рабочих и „людей из народа“»