Благомир слушал внимательно, позабыв на время боль в сердце. Но внимание из сказанного монахом обратил главным образом на то, какое семейное горе отец Алексий пережил в молодости, на заключение его в яме застойной. Всё это близко ему, соболезнованно. Но непонятно смирение монаха. Как же не мстить, а прощать виновных и учить их терпеливо верованию новому? Благомир вздрогнул: ведь он, жрец, убеждённо верующий в своих богов, тоже должен быть тем, кому отец Алексий мстить обязан. А он на деле проявил то, о чём глаголет. Подобрал раненого язычника, поджидающего смерть в беспамятстве на пепелище векового поселения, в монастырь православный снёс, от смерти неминуемой спас и теперь ещё в вере своей просвещает. Что же заставляет этого немолодого уже человека, наделённого разумениями разными, так поступать? Неужто Бог его так могуч, что вера в него делает человека и сильным, и всё претерпевающим, и всё преодолевающим?

Отец Алексий уловил новые мысли у своего гостя. С учётом того продолжил:

– Жизнь на Руси сложна. И прежде была, до крещения, и ныне сложной остаётся. Жизнь сложна у всех народов. Господь-то один на всех. Но у нас, славян, сложности особые, жизнью нашей сотворённые. Потому и нравы славянские иные, чем у соседей. И лучшие наши нравы, и худшие. Последние, худшие, изменять надобно проповедями терпеливыми, а лучшие множить да другим народам в пример ставить. Не для гордости иль превосходства, а чтоб помочь им. Церковь православная и начала так действовать. Задуманное свершается медленно, уж более двух десятилетий стараемся, но всё же со временем, несомненно, свершится, Бог даст.

Жрец и монах молча сидят на вершине холма. Вид окрест стал ещё краше. Солнце поднялось. Тепло его и осторожный ветер несколько рассеяли туман над водоворотом слияния двух главных славянских потоков. Сквозь светлые разрывы тумана стали проступать объединённые воды единой, полной жизни реки.

Отец Алексий поднялся. Подавая руку, обратился к Благомиру:

– Пойдём, сын мой. Настой лечебный тебе пора принимать, а меня дела ждут. Вечером, когда свободней стану от забот монастырских и мирских, поговорим с тобой о душе, о верах наших, о жизни славянской, об ином важном…

Дни шли своим чередом. Заканчивалась осень. Деревья в лесу оделись в багряный наряд. По утрам случались заморозки. Близилась зима. Дела мирские по подготовке к ней занимали всё больше времени, торопили и служителей монастыря.

В один из последних тёплых дней два человека усердно вскапывают монастырский огород. Оба одинакового роста, оба одинаково умелы. Один, который старше и заметно согбен в спине, торопится с энергией потомственного крестьянина. Другой, моложе намного, с согнутой в локте рукой, обгоняет напарника, стараясь выполнить побольше монастырской работы…

***

Изменчивой была минувшая зима. Жестокие морозы сменялись промозглыми оттепелями. Южный ветер с тёплых морей вытеснялся холодной влагой западного океана. Сухость северного ветра разрывалась ожесточёнными вихрями с востока. Были они частыми и свирепыми, несли в себе метельную смесь заволжской пурги и остатков закаспийского зноя. Суровым и напряжённым для Руси начинался одиннадцатый век.

Великий князь в смятении. Дела государственные беспрестанно усложняются; приходят новые заботы, трудности, беды. Надежды на скорое изменение нравов после крещения не оправдались. Бог всесилен, но сила его, князь начинает сознавать, не в радении о ровной дороге беспечной жизни, а в поиске бесконечного множества тернистых путей.

Вражьи нашествия, восстания порабощённых племён, побеги рабов, бунты челяди, распри близких людей, заботы о мирской жизни, повседневные несчастья, нескончаемые опасности сыплются на князя с постоянством смены дня и ночи. Клыками диких вепрей терзают земли Юго-Восточной Руси непрерывные набеги печенегов. Алчущими полчищами идут на Русь, грабят, жгут, убивают, угоняют в рабство тысячи и тысячи русичей. Самых красивых женщин, самых сильных мужчин, здоровых детей. Война, как отмечают летописцы, «беспрестанная и сильная». Особенно в 992, 995, 997 годах, и после, и после, и после…