Мой брат вырос однолюбом. С женой они были знакомы со старших классов. Начали встречаться, когда обоим было по двадцать, и поженились спустя пару лет. Они с самого начала души друг в друге не чаяли – были одной из тех пар, что всегда пораньше уходили с вечеринки, чтобы просто побыть дома вдвоем. Дейв был мужем-партизаном. Он во всем поддерживал жену – ему нравились картины, которые она пишет, ее методы воспитания детей и обувь, которую она носила. Он пересказывал ее анекдоты. И был отцом «без права на ошибку». Он исполнял те же правила, что и я, только более фанатично. Органические хлопковые подгузники и стильные деревянные игрушки из Европы. У него мешки под глазами были годами, сколько его помню – дочери спали с ними в одной кровати. Он с гордостью носил слинг. Разумеется, поскольку он был моим братом, в его исполнении всё это выглядело круто.

Итак, мы приняли решение (мой брат, я и многие другие выросшие дети мам, сбежавших из дома), что наши семьи всегда будут на первом месте, а уж мы сами – на втором. Что мы всегда будем вести себя правильно. Сохраним брак, несмотря ни на что, и будем пить экологически чистое молоко. Так все и будет. Так мы с братом превратились в рабочих пчел улья семейной жизни.

Его просьба, чтобы наши родители наконец развелись, была абсолютно серьезной. С тех пор как у него появилась своя семья, он пуще прежнего начал огрызаться на все необычное, на нашу странную семейную историю. Они с женой создали идеальную маленькую ячейку общества, и, если смотреть с этой позиции, то наши предки казались совсем чокнутыми. Двое пап! А родители при этом до сих пор женаты! Безумие! Иногда он звонил мне и пытался убедить объединить силы в борьбе против родителей. Я отвечала неопределенно. Мне хотелось лишь одного – чтобы все ладили. Это желание было даже сильнее потребности угодить брату, которая, поверьте, тоже была сильной.

Эксцентричность моей семьи, странный договор, который заключили мама, отец и Ларри, не вызывали у меня идиосинкразии. Когда брат звонил и наседал на меня своими спокойными рациональными доводами, я пыталась помнить об этом. Но мозг отключался, стоило вспомнить о детстве. Загадочное явление – затуманивание мозга. Мне не хотелось вспоминать о нашем детстве, ни капельки.

Сейчас я смотрела на брата. В нем чувствовалась скрытая сила, как у свернувшейся кольцом змеи. Он злился, я знала. Не на меня. Так почему его гнев действовал мне на нервы?

Настала пора петь «С днем рождения». Я взгромоздила свою тяжелую дочурку на стульчик и пошла за пирогом. Зажгла свечи. Брюс запел, и я вошла в гостиную. От свечей в темноте перед глазами заплясали звездочки.

Что за выражение было на лицах моих родных, когда я вошла с пирогом в руках? Не знаю. Я смотрела только на дочку. Ее маленькие глазки сияли; она хлопала в ладоши.

Тем временем на занятиях йогой все мои старания были даром. Мне нравились позы, в которых нужно было застыть неподвижно – как подсказывало само слово «поза». Мне нравилось войти в позу, принять идеальную форму, оставаться в ней как можно дольше. Но Фрэн твердила, что в асанах главное – не стремление к идеалу, а процесс выполнения. Суть йоги в том, чтобы пытаться, говорила она. На словах это звучало прекрасно, но я фанатично стремилась к завершенности. Поза треугольника. Поза воина. Лотос. Полумесяц. Мне так хотелось задержаться в них дольше, стоять часами, заполнять их каркас, как тесто для пирога заливает форму для выпечки.

Но с бакасаной так не получалось. Когда Фрэн объявляла бакасану, я плелась через зал к стопке с одеялами и расстилала парочку на своем коврике – страховка на случай падения. Я боялась упасть, хотя в этом не было никакой опасности, – ведь я так и не набралась смелости хоть раз подняться в бакасану.