Суффикс -ия. Собирательные существительные на – ия (-иja) активизировались в революционную эпоху, служа «для обозначения коллектива, группы лиц, объединенных принадлежностью к одной организации» [Виноградов 1986: 115]. Активность данного суффикса в первые послереволюционные годы несомненна: комсомолия, пионерия, рабкория, рабселькория, селькория, свердловия (студенты университета им. Свердлова), юнкория, военкория [Селищев 1928: 185; Миськевич 1967]. Иноязычный формант, ранее существовавший только в составе иностранных слов,[43] вычленился как самостоятельный суффикс русской словообразовательной системы именно в революционную эпоху. Появление и расцвет существительных на – ия приходится на середину – конец 1920-х гг., причем уже в момент рождения они имели литературно-книжную окраску [Миськевич 1967; Comrie et al. 1996: 139; Lehikoinen 1990: 129]. В дальнейшем их продуктивность снижается.
Эмигрантская пресса использует старые собирательные существительные на – ия: аристократия, буржуазия, бюрократия, гвардия, плутократия, социал-демократия. Слово мафия оказалось заимствованным эмигрантами, очевидно, во второй раз:
…состоялась лекция г. Гайшмана о деятельности «маффии» [sic], которая организовалась в самом начале войны (Огни. 1924. 11 февр. № 6).
Однако ни одного нового советского производного на – ия в эмигрантской прессе нам не встретилось. Итак, можно заключить, что суффикс – ия в собирательном значении получил активизацию только в русском советском языке, не затронув эмигрантского словоупотребления. Объяснение этого феномена может быть следующее: активность модели на – ия в советском языке проявилась в 20-е гг., когда русские беженцы в большинстве своем уже выехали за рубеж, в предреволюционные же годы словообразовательной активности данного суффикса еще не было.
1.2. Лексикализация суффикса
Интересным фактом языковой практики эмигрантов является вычленение форманта – онер как отдельного, автономного слова. Эта лексикализация мотивирована факторами двоякого рода:
а) нелингвистическими: социальными сдвигами и потрясениями в русской (российской, советской) политической истории XX в.;
б) лингвистическими: увеличением числа слов на – (он)ер при обозначении прежде всего наименований лиц в переломные времена.
В эмигрантской монархической газете «Сигнал» нам встретился интересный случай лексикализации суффикса – онер:
Русская пословица гласит: «Гром не грянет – мужик не перекрестится». По-видимому, демократиям необходимо, чтобы грянула социальная революция со всеми «онерами», и только тогда они одумаются и начнут чесать демократические затылки (Сигнал. 1939. 15 мая. № 55).
Механизм лексикализации частотных, повторяемых суффиксов был освоен русским языковым сознанием еще в начале XIX в.: «морфема становится легко вычленимой, прямым носителем не только абстрактного, аналитически познаваемого, грамматического значения, но и более конкретного, “лексического”» [Сорокин 1965: 256]. Так, возможность присоединения суффиксов – изм, – ист к русским основам высвободила их из структурных «объятий» иноязычного слова и превратила в окказиональные слова русского языка: «Этих измов всех откуда ты набрался» (Шаховский. Пустодомы); «А газетёры, журналисты, фёльетонисты, романисты, нувеллисты, водевилисты и другие «исты»?» (Белинский) [Сорокин 1965: 257 (здесь же другие примеры)]. Эта лексикализованная форма вошла в журналистско-профессиональный жаргон на правах самостоятельной лексемы; она использовалась и в XX в. (в частности, В. И. Лениным, М. А. Рыбниковой) [Lehikoinen 1990: 184, 224]. Нам не встретилось в эмигрантской прессе упоминаний лексикализованной морфемы