Нет, чтобы быть справедливым по отношению к Терри, нужно сказать, что он не считал, что первыми словами были «Согласны ли вы взять в жены.» На самом деле он приводил достаточно хорошие аргументы, по крайней мере с антропологической точки зрения. Он говорил о том, что в сообществе протолюдей, где мужчины уходили на охоту, чтобы приносить мясо, а женщины оставались неподалеку от места обитания и собирали растения, всегда существовала возможность того, что какой-нибудь ушлый парень вернется и станет обхаживать вашу подругу. Так как мясо, которое вы принесете домой с охоты, вы разделите с ней и с ее детьми, возникает большой риск, что все ваши старания приведут к тому, что вы будете способствовать распространению генов наставившего вам рога, а не ваших собственных. Поэтому, во избежание излишнего стресса и перенапряжения, ревности и конфликтов, которые могут последовать за этим, должна была сформироваться некоторая принимаемая всеми церемония, связывающая мужчину и женщину. Действительно, брак в той или иной форме, похоже, есть во всех человеческих сообществах (хотя я сомневаюсь, что он сильно уменьшил количество измен).

Но для начала, чтобы объяснить, как символизм перешел от (очевидно, бессловесных) ритуалов к реальным словам, Терри нужно было заявить следующее: несмотря на то, что «вокализации» и раньше существовали наряду со всеми этими «ритуальными жестами, действиями и объектами», «вероятно, что аналоги слов стали доступны не раньше возникновения вида человека прямоходящего (Homo erectus)». Как это они стали «доступны»? Как что-то начинает нечто обозначать? Об этом не было сказано ни слова.

И тем не менее сейчас я уверен, что Терри был прав, когда спорил со мной, утверждая, что символизм – это тот Рубикон, который наши предки должны были перейти, чтобы начать становиться людьми. Я считал, что таковым является синтаксис, потому что, в то время как обезьян можно было специально научить некоторым знакам, по сути отдаленно напоминающим слова, и, хотя они были способны (похоже, что без особых дополнительных инструкций) соединять вместе эти слова в некое подобие протоязыка, они никогда не приобретали то, что может быть названо синтаксисом, даже когда в одном из экспериментов их целенаправленно обучали простейшим элементам синтаксиса. Но я начал осознавать, что синтаксис смог стать возможным только потому, что после двух миллионов лет использования протоязыка в мозге говорящего на нем произошли значительные изменения. Если дело обстояло именно так, было бы нелепо считать то, чему у обезьян никогда не было шанса научиться, основным нашим отличием от них. Гораздо более осмысленно, как утверждает Дикон, считать, что это главное отличие возникло на самой первой стадии формирования языка: создание символов на раннем этапе запустило весь дальнейший процесс.

Так как бессмысленно искать предшественники слов или синтаксиса, не остается ничего, кроме как рассмотреть единицы СКЖ и понять, есть ли такие, которые при определенных обстоятельствах могли бы обладать хотя бы одним свойством символических единиц – слов или знаков жестового языка.

И, как мы увидели, наиболее значимая характеристика символов в том, что они могут обозначать вещи за пределами ситуации здесь и сейчас. Эту способность лингвисты обычно называют «перемещаемостью».

Итак, давайте еще раз обратимся к предложенному Марком Хаузером разделению единиц СКЖ на три класса: социальные сигналы, сигналы для продолжения рода и сигналы для выживания. В каком из них вероятнее всего мы найдем нечто, обладающее свойством «перемещаемости»?