Это не значит, что животные настолько тупы, что не могут сложить два сигнала. Просто эти крики и прочие способы их коммуникации не были предназначены для того, чтобы складывать их друг с другом. А если вы захотите это сделать, то один сигнал не модифицирует другой, и вместе они будут обозначать то же, что и два отдельных сигнала. Один никак не повлияет или изменит другой.

Этот факт не всегда был очевиден для всех. В 1964 году в журнале «Современная антропология» («Current Anthropology») была опубликована статья под названием «Революция человека» («The Human Revolution»), авторы которой – Чарльз Хоккет (CharlesHockett), один из ведущих лингвистов того времени, и его коллега Роберт Ашер (Robert Ascher). Редакторы журнала были такого высокого мнения об этой статье, что она была перепечатана без изменений двадцать восемь лет спустя (до начала девяностых темп развития исследований эволюции языка и правда был невысок). Интуитивная догадка Хоккета заключалась в том, что язык появился тогда, когда некий проточеловек, столкнувшись с ситуацией, в которой одновременно присутствовали пища и опасность, смешал сигнал о пище с сигналом об опасности. Затем эта первая комбинация осмысленных единиц положила начало еще ряду подобных сочетаний, и стал развиваться язык.

В своем анализе Хоккет не учел следующие факты.

Слова соединяются друг с другом как отдельные элементы – они никогда не сливаются в одно. Слова – это атомы, а не куски глины.

Для непосвященного животного смешанный сигнал, вероятно, был бессмысленным.

Даже если смесь была проинтерпретирована, какой она имела смысл? Если бы это была предикация, то она означала бы одно из двух:

«Опасная еда»? Вряд ли: как мы увидели, сигналы об опасности по крайней мере приблизительно указывали на ее источник без необходимости что-то добавлять. Я не знаю таких животных, у которых бы имелись сигналы для ядовитой пищи.

«Съедобная опасность»? Да ну что вы!

Все, что мог обозначать смешанный крик, так это следующее: «Есть еда, но есть еще и опасность». Но, как я уже говорил, это не более чем сумма значений каждого из этих сигналов по отдельности. В таком случае мы нисколько не приближаемся к тому, что можно называть языком.

Радикальные сторонники последовательного преобразования мечтают о том, чтобы найти предшественники слов и синтаксических конструкций у других видов. Это было бы самым простым и очевидным способом установить реальную связь между СКЖ и языком. Но это неверный путь, просто потому, что слова (или жестовые знаки, или любые другие языковые единицы) не имеют большого смысла до тех пор, пока они не соединятся с другими словами, а крики животных (или любые другие элементы СКЖ) в комбинации значат не больше, чем каждый из них в отдельности.

Так какому же здравомыслящему животному придет в голову идея соединять их?

Поиск предшественников слов или синтаксических конструкций у других видов – это пустая трата времени, так как коммуникация животных не была создана эволюцией как более простая замена языку. Не было такого, что животные медленно и неуверенно пытались приблизиться к языку, но не очень хорошо понимали, как это сделать. То, что мы рассматриваем как ограничения СКЖ, на самом деле является ограничением только с нашей точки зрения. Для других животных СКЖ достаточно хорошо выполняют свои функции. Только наш предок, отклонившийся от нормы, искал чего-то немного другого (и нашел нечто гораздо, гораздо большее, чем ему требовалось).

Поэтому, если мы хотим показать наличие в эволюции настоящей непрерывности, нам нужно искать не предшественники языка, но некоторые подвижные звенья в СКЖ, некоторые точки роста, из которых при соответствующем давлении естественного отбора могли вырасти такие изменения, которые в итоге привели бы к появлению слов, а затем – и к появлению синтаксиса. Потому что они – слова и синтаксис – абсолютные новшества в эволюции, не имеющие пользы и смысла вне языка. Новшества, подобных которым эволюция не производила на протяжении всех более чем трех миллиардов лет своей работы, – не потому, что за все это время создать язык «не получалось», но потому что получалось создавать нечто совершенно другое, чем язык. Не какую-то слабую, недоразвитую систему, желающую превратиться в язык, но мощный инструмент, исправно служащий целям своих пользователей.