Думаю обо всём этом и снова подвисаю, залипая на привлекательные черты. Влажные волосы не успели высохнуть и сейчас красиво спадают на лоб. Так и хочется поправить, но я пока ещё мало-мальски себя контролирую. Эх, Томка, Томка. Дура ты бесхребетная. Хочешь пялиться на голых мужиков – купи календарь с Австралийскими пожарными и пускай на него слюни. А не вот это вот всё…

– Синяк будет, – замечает Игнатенко.

Мне требуется несколько секунд, прежде чем обработать информацию и выдать самый гениальный в такой ситуации ответ.

– Что?

– Синяк, говорю, будет.

– Где?

Один ответ шедевральней другого. Да я в ударе.

– Туда, куда прилетело.

А, да. Плечо. Оно до сих пор пульсирует, но я про него и думать забыла.

– Ничего. Будем считать, это карма. Слушай… – изо всех сил стараюсь больше не таращиться на него, поэтому смотрю вообще мимо. На пожелтевшее пятно на светлом ламинате. Словно горячей сковородкой оставили след. – Прости, что столкнула в реку. Но ты сам виноват. Не надо было меня оскорблять.

– Я не оскорблял. Я высказал свою точку зрения.

– О которой тебя никто не спрашивал, – поднимаюсь на ноги, ставлю остатки посуды на столешницу и лезу под мойку за веником.

– Ты права. Прости.

От изумления влетаю затылком по так некстати выскочившему откуда ни возьмись металлическому выступу. В глазах пляшут звёздочки хронического невезения, но всё это ерунда, потому что… Он что, реально только что извинился?

Однако.

Сначала пожалуйста. Теперь прости. К такому жизнь меня не готовила.

– Чего грохотало? Вы опять решили подраться? – на кухне нарисовывается Даня, лицезрея керамические руины под ногами, полуголого друга и меня в позе рака… С метёлкой. – И что тут творится?

– Посуду хреначим. На счастье, – сгребаю всё в совок.

– На чьё счастье?

– Чьё-нибудь. Моё. Твоё, – кивок на Демьяна. – Его. Его в приоритете. А то он какой-то злюка. Наверное, это потому что его никто не любит.

Шутку не оценили.

– Много болтаешь, – холодно бросает тот мне. – Тебе никто не говорил?

– Бывало, да. И что шило в одном месте потерялось тоже частенько отмечают.

– Причём там оно не одно, – по-ребячески хихикает братец. – Их там штук пять заныкано.

Дверная трель прерывает этот безумно интересный разговор.

– Иди гостей встречай, а то сейчас тебе что-нибудь куда-нибудь засуну, – хмуро морщу носом. – Подумаешь, чуть-чуть гиперактивная. Мне ещё в детстве это поставили.

– Да уж помню. По восемь раз за день из луж доставали и переодевали. И зелёнку скупали упаковками, потому что вечно кое-кто башкой вперёд с деревьев и гаражей сигал ласточкой. Кто ногу пропорол арматурой на слабо? Кровища хлещет, всю туфлю залила, та лужей растекается, а она умоляет родакам ничего не говорить. Иначе гулять больше не отпустят, – Даня продолжает вещать уже на полпути в коридор.

– Кто кого куда не отпустят? – у Киры ушки на макушке. Издалека всё слышит.

– Да есть тут одна… гиперактивная, – хмыкают в ответ, забирая заманчиво бренчащие дутые пакеты у Тимура. – Я тут подумал, может пиццу заказать?

О, пиццу брат любит. Обожает. У него на холодильнике висит целая коллекция магнитов и буклетов с номерами телефонов итальянской кухни местного российского разлива. Причём ни один не повторяется. Кто бы знал, что из роддома родители двадцать пять лет назад привезут черепашку-ниндзя.

Ясное дело пицца в конечном итоге заказана, причём в трёх вариантах. К ней в компанию весьма гармонично вписывается суши-сет. Следующие пару часов опустошаем купленную тару, общаемся и играем в настольные игры. “Уно”, “Взрывные котята”, “Свинтус”. Миленько, забавно, но на “Дженго” моему терпению подходит конец.