И мы зашли.

…Гнев опалял. Даже через плотную асбестовую стенку мы чувствовали его дыхание. У Тома мгновенно закурчавились ресницы – как всегда бывает от сильного жара. И у меня так бывало в его возрасте, когда наклонялся близко к костру, глядя на пламя и стараясь рассмотреть танец огненных саламандр.

Парень бродил по залу магазина, но выбирал ли он что-нибудь на замену вранья, или же не успел выяснить отношения с продавцами, мы не присматривались. Не потому, что не хотели – нас отвлекли витрины. Вернее, привлекли к себе. Но от парня отвлекли.

Собственно говоря, особенно смотреть было не на что – так, ерунда: выстроился по ранжиру бронированный ряд внушительных контейнеров, стояли хитроумные сейфы усиленной конструкции, теснились керамические сосуды с залитыми свинцом крышками… «Уж не джинны ли там? – подумал я, вспоминая… да мало ли что можно вспомнить при взгляде на керамические кувшины с опечатанным горлышком – и «Тысячу и одну ночь», и «Старика Хоттабыча», и «Понедельник начинается в субботу», и… Но то были не джинны, хотя по силе своей многое из того, что мы увидели, вполне могло потягаться силой и с джиннами…

Стеклянные бутылки с прикрученными проволокой пробками наводили воспоминания о новогодних ночах, стальные пеналы с крышками завинчивающимися, или же притянутыми толстыми болтами, напоминали о лабораторных автоклавах. И, как бы им в противовес, рядом на полках отсвечивали, разноцветно переливались, изящные хрупкие бутылочки из стекла и хрусталя, покрытые инкрустацией.

«Инхрустальция», – подумал я, глядя на переливы узоров. Имелось здесь и что-то вроде отделов самообслуживания, где в открытых сетках-контейнерах лежали упакованные товары свободного доступа. Над ними на стене размещалась краткая аннотация, характеризующая товар. Но я не успел прочитать ни строчки: к нам спешил продавец, очевидно, угадав иноземных новичков-полкупателей, берущих товар с полок.

– Пожалуйста, пожалуйста, прошу сюда. Здесь самые свежие поступления. Только для вас и только у нас – сейчас и всегда-с!.. Да-с! Прошу! – и он провёл рукой, будто запаковывая всё видимое и собираясь передать его нам, но остановился на мгновение, ожидая, чтобы мы оттопырили карманы. Видя, что карман мы не оттопыриваем, губы не раскатываем, он передумал и вознамерился передать товар нам в руки. В надёжные руки. В наши надёжные руки – именно так выглядел его жест.

Мы молчали, но молчание его не смущало: он поступал, как опытный маклер, подающий товар всегда лицом и никогда изнанкой. Особенно потому, что лиц у товара имелось множество и, следовательно, какой стороной его ни поворачивай, товар подавался правильно.

«Интересно, будь на моём месте двуликий Янус или трёхликий Шива, как бы вёл себя продавец?» – подумал я.

– Вот, пожалуйста, извольте: гнев, ярость, ненависть, зависть, злоба… Особо рекомендую, – он снял с полки стальной хромированный контейнер, – ярость. Продаётся в герметичной упаковке усиленной конструкции.

Я взял коробку контейнера в руки. Она дрожала, вздрагивала изнутри, и как будто деформировала стенки – они то вдавливались, то выгибались наружу, слегка вибрируя.

Тому продавец протянул свинцовый цилиндр и веско отрекомендовал – вроде как «господин полковник»:

– Ненависть.

Ненависть тяжело плескалась в свинцовом сосуде.

– Это чёрная ненависть, – пояснил торговец, – самая страшная из существующих…

– Неужели берут и такую? – ужаснулся мой юный друг.

– Берут… Такую чаще всего. Светлой-то нигде не достанешь… не продают… Можно, конечно, попробовать эту разбавить… скипидаром, например, или древесным спиртом… но чернота всё равно останется, от неё не избавишься. Никак.