Рабыни отложили лютни и захлопали в ладоши. Лица девушек скрывали прозрачные покрывала оранжевого и золотого цвета, подведенные глаза и брови дразнили мужчин. Музыкантши позволяли расшитым золотом тканям словно бы случайно упасть с лица. Отложив инструменты на ковры, они с притворной стыдливостью подхватывали кайму платка и прикрывали лица – и тут же показывали браслеты на обнажавшихся запястьях. Глаза невольниц влажно поблескивали – в них скакали крошечные шайтаны, обещая ночи в саду и вкус граната на губах.

– Жалую тебе коня под тисненным золотом седлом! – воскликнул Аммар, взмахнув рукой, и послал поэту чашу вина.

Слово взял друг аль-Архами:

Многие попросили принести им калам и бумагу, чтобы записать стихи сегодняшнего вечера.

Аммар усмехнулся – поэт, похоже, понял, что значит змея среди белоснежных лепестков и жемчужин. И снова оглядел сад – нерегиль, истинное бедствие из бедствий и змея среди змей, еще не появился.

Меж тем следовало одарить стихоплета. Аммар послал ему три жемчужины из блюда и вино.

Невольники в шитых золотом рубашках разносили шербеты, воду с розовыми лепестками и льдом, вино и фрукты.

Несравненная Камар заняла место по другую сторону благоухающего блюда, прямо напротив Аммара. Лютню царица певиц еще не брала в руки – сидела, закрывшись до глаз черным покрывалом прозрачного газа. Аммар не мог не признать, что ятрибка, конечно, уступала так и не распробованной толком ханаттянке в умелости и красоте. Но, когда он входил к Камар, в ушах продолжал звучать ее низкий голос, поющий о страсти, – и ночь покрывала тьмою и рыжие волосы, и не слишком пышную грудь невольницы.

– Мы забыли о девушке в лодке! – воскликнул сын наместника Саракусты. И сказал так:

Похоже, многие, очень многие предвкушали, что сегодняшний вечер завершится не только поэтическим поединком. Аммар, не сдержав улыбки, воскликнул:

– Еще один бейт, о воин, и я включу тебя в число моих надимов!

Тот, расхохотавшись, поднял чашу, приветствуя своего повелителя.

– Жалую тебе коня и золотые поводья!

Аммар веселился от души. Обернувшись в поисках раба с кувшином – чаша опустела, – халиф вдруг оказался лицом к лицу с Тариком.

– Тьфу на тебя, – в сердцах прошипел Аммар.

Самийа, как истинная кошка, подкрался незаметно. Теперь он сидел за спиной Аммара и, как ни в чем не бывало, оглядывал сад хищными холодными глазами. На нем был парадный, придворного белого цвета, кафтан. На поясе висел меч. В ответ на Аммарово шипение Тарик рассмеялся и сообщил:

– Прости, я опасался, что не найдусь с нужными рифмами, если придется импровизировать. Вот и засиделся над стихами, которые надеялся выдать за экспромт…

Нерегиль едва сдерживал глумливую усмешку, изо всех сил пытаясь сохранить выражение покаянной серьезности на узкой бледной морде.

– И что получилось? – без особого восторга поинтересовался Аммар.

Тарик нахмурился и продекламировал: