Пройдет совсем немного времени – раздастся гудок паровоза, и наш поезд продолжит движение в новый этап жизни в этом бурном и горячем послереволюционном времени. Если нам и в самом деле суждено устроить тут реванш за русско-японскую войну, то мы непременно это сделаем.

Я с любопытством смотрел на сидящую передо мной даму средних лет. Мария Спиридонова сейчас меньше всего напоминала «самую популярную и влиятельную женщину России» (так называл ее в нашей истории американский журналист Джон Рид). Ее лицо выражало волнение и растерянность. Спиридонова мялась, видимо, еще не решив, как ей себя вести со мной. Для нее я представлял собой темную лошадку, ведь до октября 1917 года она ничего не слышала обо мне, хотя эсеры и эсдеки, находясь на каторге или в ссылке, были друг с другом достаточно откровенны.

Не желая больше испытывать терпение своей посетительницы, я взглянул на нее и поинтересовался:

– Мария Александровна, вы хотели меня видеть. Я готов внимательно выслушать вас. Только, если вы сейчас не готовы к откровенному разговору со мной, можно перенести его на другой день.

Она с тоской посмотрела на меня, тяжело вздохнула и принялась излагать то, что, как я понял, мучило ее последние дни.

– Товарищ Тамбовцев, я пришла к вам как человек, преданный делу революции. Прошу понять меня правильно – я всегда презирала доносчиков. Но в данном случае я перестала бы себя уважать, если бы утаила от своих товарищей то, что мне удалось узнать совсем недавно…

И она подробно рассказала мне о визите в Петроград Бориса Савинкова и о том, что он ей предложил во время встречи. Я не стал говорить ей, что кое-что из того, что она сообщила, мы уже знали. Появление в Советской России такой заметной и известной многим политической фигуры, как Савинков, не могло остаться незамеченным. К тому же Александрович, за которым мы давно уже приглядывали, явно страдал недержанием речи. Он разболтал о своей встрече с бывшим подручным Евно Азефа кое-кому из своих приятелей. Ну а далее, как говорил папа Мюллер, «что знают двое – знает и свинья».

Мы, конечно, предполагали, что рано или поздно Борис Савинков вернется к родным пенатам, и заранее предприняли кое-какие меры для того, чтобы взять его под наблюдение. Лишь одного мы не знали точно: на кого он будет в этот раз работать – на французов или британцев. Оказалось, на французов.

Ну что ж, как говорил поэт Лермонтов: «Постой-ка, брат мусью…»

– Товарищ Тамбовцев, надо сделать все для того, чтобы остановить Савинкова, – взволнованно закончила свой рассказ Мария Спиридонова. – Этот человек погубит немало честных социалистов-революционеров, которые поверят в его пламенные речи и поднимут оружие на представителей народной власти. Скажу сразу – я не всегда и не во всем согласна с тем, что делают большевики. Мне чужды их грубые шаги и их союз с некоторыми из «бывших», но нам, левым эсерам, надо быть с ними в контакте, потому что за ними идет масса, выведенная революцией из состояния застоя. Но одно дело критиковать Сталина и Ленина, и совсем другое – поднять против них мятеж.

– Вы абсолютно правы, Мария Александровна, – постарался я ее успокоить. – Можно иметь взгляды, отличные от других революционеров – а вы ведь должны согласиться со мной, что товарищи Сталин и Ленин настоящие революционеры. Но ни в коем случае нельзя переступать ту опасную черту, за которой начинается кровавая смута. Вы прекрасно понимаете, что мятеж Савинкова изначально обречен на поражение. С обеих сторон будут жертвы, прольются потоки крови – но что эти жертвы и кровь для Савинкова, который опять рассчитывает выйти сухим из воды, и для его хозяев из Парижа… Но мы – не они, и не можем позволить, чтобы такое произошло.