Помимо Дмитрия Мережковского, Зинаиды Гиппиус и проживающего у них Дмитрия Философова, а также самого Бориса Савинкова, с которого восторженная Гиппиус была готова сдувать пылинки, на квартире постоянно находились секретарь и любовница Савинкова Любовь Дикгоф (Эмма Сторэ), ее муж барон Александр Дикгоф, готовившийся стать при будущем «Демократическом Диктаторе» кем-то вроде министра иностранных дел. Еще там постоянно присутствовали начальник штаба будущего восстания полковник Александр Перхуров, казначей организации Флегонт Клепиков, а также два полковника-латыша, один из которых, Карл Гоппер, занимался в савинковской организации кадрами, а второй, Фридрих Бреедис, отвечал за разведку и контрразведку. Короче, квартира была переполнена, и только то, что Мережковский и Гиппиус регулярно принимали в своей квартире множество самых разных людей, спасало от провала Савинкова и его приближенных.

Но это впечатление было обманчивым – наблюдение за «нехорошей» квартирой велось настолько плотно, насколько это вообще было возможно в начале ХХ века, с частичным использованием средств века ХXI-го. И хоть пока ничего не предвещало для заговорщиков беды, но их уже измерили, взвесили и признали годными для того, чтобы брать. Поэтому люди, которым предстояло принять участие в этом торжественном финале, уже подтягивались к дому № 83 по Сергиевской улице через проходные дворы (которых было много в этом районе Петрограда), чтобы раньше времени не спугнуть издерганного нехорошими предчувствиями Савинкова. Вроде все было готово к перевороту, но сил было явно недостаточно, а находившиеся в его распоряжении около восьмисот уволившихся из армии после Рижского мира офицеров были разрознены, плохо вооружены, и обладали крайне низким боевым духом.

Лозунг войны до победного конца, под которым официально выступал возглавляемый Савинковым СЗРиС, был плохой идеей для продвижения его в массы, тем более что пригодных для этого масс находилось не так уж и много. Армия не была распущена, погоны никто не спешил отменять, юнкерам школ прапорщиков, которые пробились в военные училища своим потом и кровью, дали доучиться – и кого отправили в запас уже в офицерском звании, а кого зачисли в кадры новой армии, или даже Красной Гвардии.

Многие из тех, кто в нашей истории примкнул к контрреволюционерам, на этот раз сражались на окраинах бывшей Российской империи совсем на другой стороне. Так, например, кавалер четырех георгиевских крестов штаб-ротмистр Виленкин, в нашей истории бывший начальником кавалерийского отделения СЗРиС, в данный момент в составе конно-механизированной Бригады Красной Гвардии рубился с британскими наемниками в районе Басры. Где-то вместе с генералом Деникиным на Кавказском фронте воевал полковник Страдецкий, который в нашем прошлом отвечал в Союзе за связь с Добровольческой армией. Многие и многие из тех, кто в нашей истории пошли против Ленина и Троцкого, в новом варианте отнюдь не желали выступать против Сталина и его окружения.

Поэтому выступление Савинкова были готовы поддержать только несколько сотен офицеров. Полковник Гопплер и сам не знал точно, сколько именно из них поддерживают Союз только на словах, а сколько в решающий час выйдет на улицы с оружием в руках. Но величайший авантюрист в истории русской революции считал, что находится на подъеме, и лишь мгновение отделяет его от момента, когда он вскочит в седло вороного коня,* и под бой колоколов торжественно въедет в Зимний Дворец.

Примечание авторов: * В нашей истории «Конь вороной» – это в значительной степени автобиографическая книга Савинкова, посвященная итогам гражданской войны.