– Я намерен довериться тебе, – сказал он, и ее благодарность была так велика, что у нее перехватило дыхание. – Я хочу считать тебя одной из нас, одной из самого близкого круга.

Тара кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и просто смотрела в его свирепые черные глаза.

– Ты знаешь, как именно мы вели борьбу до сих пор, – сказал Мозес. – Мы играем по правилам белого человека, но он установил такие правила, так сформулировал их, что нам никогда не выиграть. Петиции и делегации, комиссии по расследованию и представительства… но в итоге против нас всегда принимаются новые законы, управляющие каждой мелочью в нашей жизни, указывающие, как нам работать, где жить, куда нам позволено ездить, а также где и как есть, спать или любить… – Он издал презрительное восклицание. – Но близится время, когда мы перепишем свод правил. Сначала начнется кампания неповиновения, когда мы станем намеренно нарушать всю ту массу законов, что связывают нас, а потом… – На его лице отразилась ярость. – А потом борьба продолжится и превратится в великую битву.

Тара молча лежала рядом с ним, изучая его лицо.

– Я верю, что придет время, когда человек, столкнувшийся с великим злом, должен будет взять копье и превратиться в воина. Он должен восстать и сразить это зло наповал.

Мозес наблюдал за Тарой, ожидая ответа.

– Да, – кивнула она. – Ты прав.

– Это все слова, идеи, Тара, – сказал он. – А как насчет действий? Ты готова к действию?

Она кивнула:

– Готова.

– Кровь, Тара, а не слова. Убивать, калечить и сжигать. Разрушать и крушить. Ты можешь выдержать это, Тара?

Она была потрясена, наконец-то представив себе реальность, а не просто головокружительные рассуждения. Она вообразила языки пламени, с ревом вырывающиеся из-под высокой крыши Вельтевредена, и кровь, брызжущую на стены и влажно блестящую на солнце, в то время как во дворе лежали изуродованные тела детей, ее собственных детей, и она уже готова была отказаться от такой картины, когда Мозес снова заговорил:

– Разрушая зло, Тара, мы сможем выстроить доброе и справедливое общество.

Теперь он говорил низким неотразимым голосом, который разливался по венам Тары, словно наркотик, и жестокие картины погасли, она заглянула через них в рай, земной рай, который они могут создать вместе.

– Я готова, – сказала она, и на этот раз в ее голосе не слышалось и следа колебаний.

Оставался час до того, как Маркус должен был отвезти ее в аэропорт, чтобы посадить на самолет «виконт» на обратный рейс в Кейптаун. Они с Мозесом сели за его стол на веранде, только вдвоем, и Мозес подробно объяснил ей, что необходимо сделать.

– Umkhonto we Sizwe, – сказал он ей. – «Народное копье».

Это название замерцало и зазвенело в ее мозгу, как полированная сталь.

– Прежде всего ты должна отказаться от всей открытой либеральной деятельности. Ты должна уйти из клиники…

– Моя клиника! – воскликнула Тара. – О Мозес, а как же мои бедные малыши, что им делать…

Она умолкла, увидев выражение его лица.

– Ты заботишься о физических нуждах сотни людей, – сказал он. – А меня заботит благополучие двадцати миллионов. Скажи мне, что важнее?

– Ты прав, – прошептала Тара. – Прости.

– Ты воспользуешься предлогом кампании неповиновения, чтобы заявить о своем разочаровании в освободительном движении и сообщить, что уходишь из «Черных шарфов».

– О боже, что скажет Молли?

– Молли знает, – заверил ее Гама. – Молли знает, почему ты это делаешь. Она тебе поможет во всем. Конечно, особый отдел полиции будет еще какое-то время держать тебя под наблюдением, но, когда ты перестанешь давать им повод, они потеряют интерес к тебе.