И линией меж ними – перевернутую радугу – путь в никуда и из ниоткуда. Без начала и конца. Дорогу, что проведет за собою силу древнюю, могущественную.
Чародейка оставила на запястьях девки по руне Силы, а потом, когда те соединились меж собою тонкой нитью, подхватила ее одними лишь ноготками. Да укрыла нитью той себе голову, словно бы фатой.
Знала ли девка, что после кончины на теле остается след? Не след даже – комок силы. Эманации темной. И коль умеет кто сбирать ту энергию, да принимать в себя…
Чародейка вновь засмеялась.
Ее ладони, такие нежные и любимые супружником, ныне рвали плоть подобно острым секирам. И выкорчевывали позвонки из шеи девки, оставляя ту тряпично-послушной, неестественно мягкой для человеческой плоти. А на позвонках тех не царапинами даже – темными полосами, – выжигались знаки-руны, что запретными слыли в мире людей.
Семь рун, дивное число.
Ворожебное – как для живых, так и для мертвых.
Чародейка испустила довольный вздох. Измазанная в крови, ныне она была покойна, тиха.
Да, теперь ей дышалось легче. Если такие, как она, и вправду могли дышать. Нет, она наполняла грудь воздухом не по надобности – скорее по привычке. Да и красота ее гляделась ярче, когда напоминала живую…
И что с того, что крови на откуп Симарглу ушло почти с саму изувеченную своей противоестественностью жизнь, едва теплящуюся в ее тонком стане?
Ей не восстановить утраченные силы ни за зиму, ни за две, ни за три. Десяток зим? Пожалуй, чуть больше.
Только все это – ничто! Она умеет ждать.
А ожидание торжества всегда приятно…
17 зим спустя…
Снег скрипел под ногами. Упругий, свежий – он доходил почти до щиколоток.
Благо, Ярослава надела высокие сапоги.
Тяжелый тулуп мешал двигаться быстро, но молодая знахарка не торопилась. В их доме не было больных, а мази и отвары готовы с вечера. Яра жалела только об одном: она снова побоялась звать за собою Свята.
И ведь знала, что тот не откажет. Напротив, заругает ее, узнав, что отправилась в лес в одиночку. А все одно… понимала, что отец его, светломестский староста Литомир, с неодобрением к их дружбе ставится.
Ярослава знала, как в селе за глаза ее, дитя Мары, кличут. Подкидышем да приблудой. А когда – и того горше. И ведь никто не желает дурного, а дитя свое пророчить в нареченные не станет…
Яра потерла ладони друг о друга, да приложила их к замерзшим щекам.
Стужень – первый месяц поры льда и снега, – на исходе, а лютые морозы только набирают силу. Зверье, изголодавшееся и утомленное долгими холодами, нынче все меньше боится. Да и с чего бояться: все одно – сдохнуть от мороза или копья охотника.
Яра поежилась.
Сегодня она шла за сосновыми почками. А для этого нужны молодые деревья.
В Темнолесье знахарка знала каждый куст, не то что дерево. Но миновав Чертову Яму, девка с опаской оглянулась.
Нет, показалось!
Яра чуть спокойнее задышала и продолжила путь. В лукошке лежало несколько побегов, только знахарка не хотела брать старые. Потому как даже та, что не училась у Крайи, знает: одни молодые почки несут в себе целебну – силу для больного.
А Ярослава хотела быть лучшей. Не для себя – для бабушки. Ей так часто припоминали звездную ночь, что она как будто помнила все сама. Старушка заменила ей весь род, и Яра ни на миг не сомневалась: та любит ее как родную. Только она жила близ людей, а потому понимала: ей простили грех матери, но забыть его не смогут. Разве что Свят.
Яра задорно улыбнулась.
Давний друг, единственный. Сорвиголова. Умелый охотник и самый близкий ей после Крайи.
Вот только друг ли? Яра терялась в чувствах к Святу, понимала одно: она, плод грешного чрева матери, не станет ему наградой – только проклятием. А проклинать Свята знахарка не хотела.