– Тогда, боюсь, у меня просто нет выбора.

– Я приду к тебе утром, идет?

– Только не слишком рано. Как и любой зазнавшийся мастер пера и чернил, я люблю поспать до обеда.

На этот раз уже Ника Томас не улыбнулась моей шутке, ее лицо выражало крайнюю серьезность.

– Пообещай, что не сбежишь сразу, едва я выйду за порог, и мне не придется тебя разыскивать по всему материку. Я ведь найду всюду, ты же знаешь.

При этих словах она прикоснулась рукой к своей шее, напоминая, что маленький голубой камешек висит там и не дремлет.

– Обещаю, – ответил я.

– Прекрасно, – Ника снова расплылась в улыбке.

– Пока, Яркий, – она погладила сонного зверя по голове. – Скоро увидимся.

Я проводил Нику до двери, где, обернувшись, девушка произнесла:

– Приятных снов, Клиф, надеюсь, я приснюсь тебя этой ночью.

– Надеюсь, что нет, – отрезал я.

– Ах… Клиф. У тебя ледяное сердце, – воскликнула она шутливо и спешно пошла прочь, стуча каблуками по деревянной лестнице.

Только когда Ника была уже где-то между вторым и первым этажом, я поймал себя на том, что все еще стою в дверях своей квартиры, глядя в темноту лестницы, в которую удалилась говорливая журналистка. И тут же пришло еще одно откровение – оказывается, я улыбался. Стоял там, с дверью нараспашку, и улыбался как дурак.

«Да что со мной происходит?»

Я тут же стер улыбку со своего лица и захлопнул дверь.

Без приёма вечерней ванны я отправился в спальню. Собирался узнать у Яркого, хочет ли он есть, но тот уже мирно сопел на диванчике. Маленький белый комочек излучал спокойствие и умиротворение, и я ощутил небольшой прилив гордости за то, что отыскал его, принес домой, подарил ему это спокойствие, пусть оно, возможно, и будет мимолетным.

Упав на мягкую кровать, я повернул голову направо, на тот край, где обычно спала Тесса, и увидел ее, лежащую там, обнаженную, такую красивую и загадочную в царящем полумраке. Ее изумрудные волосы при недостатке света казались почти черными, а бледная кожа, наоборот, становилась белой как снег. Приподнявшись на локте, она внимательно смотрела на меня, и в ее глазах плясали мистические огоньки.

«И как тебе?» – спросила она с улыбкой.

– Прекрасна, как всегда, – ответил я вслух.

«Да не я, дурачок. Как тебе Ника?».

– Думаю, она хороший журналист.

«Я не об этом. Согласись, что после стольких лет приятно было услышать в доме женский голос и смех».

– Это не твой голос и не твой смех, – пробормотал я.

Веки становились тяжелыми, все тело словно налилось свинцом. Я начинал проваливаться в сон.

«Мой голос и мой смех всегда будут с тобой, любимый».

«Я знаю».

«Вот только я уже не могу быть с тобой».

«Это не так. Ведь ты же здесь. Ты рядом».

«Прости».

«За что?»

«За то, что ушла. Я бы очень хотела остаться…»

«Я бы тоже этого хотел».

Во мраке блеснула слеза, скатившаяся по её щеке. Или это была моя слеза, и скатилась она по моей щеке.

«Тесса…»

«Что?»

«Я так по тебе скучаю…»

Я не сразу понял, что именно меня разбудило. Но когда открыл глаза, и осознал, что проснулся, обнаружил сразу два фактора, которые могли выдернуть меня из сна. Первым был Яркий. С ним творилось нечто странное. Он метался по комнате, от окна к моей кровати и обратно к окну, казался крайне обеспокоенным, взволнованным, если не сказать – напуганным. И впервые я услышал звуки, которые он издает, кроме тихого утробного рычания и шипения. Звуки эти были похожи на хриплое ворчание, словно неразборчивое брюзжанье старика, которое то и дело срывалось на какой-то писк или собачий скулеж, а через мгновение снова становилось ворчанием. Звучало это весьма необычно. А еще Яркий светился, почти как тогда на дереве. По его шерсти то и дело пробегали ослепительно-белые разряды, и это определенно было поводом для беспокойства, ведь в таком состоянии Яркий мог запросто стать причиной серьезного пожара.