– Спасибо тебе, Пётр Петрович! – счастливо выдохнул я.

А Лесовой только махнул рукой:

– Да ладно, за что спасибо, коли ничего ещё не построили, – а потом лукаво добавил: – А как же пироги ревеневые, а? Акимка? Как же ты без пирогов-то!

– Так я буду у бабушки с Матрёшей их таскать! – с жаром подхватил я.

– Я так и думал, – хихикнул Лесовой, – эх, капустная ты голова! В ремесленники он решил податься! Тогда уж и мне тащи пирогов, коли что! На то и корзину приготовлю.

Мы расхохотались.

В тот же вечер я устроился за письменным столом, неудобно вытянув ногу в проволоках в сторону, и написал Косте письмо. Мне почему-то казалось, что в этот день, когда Лесовой пообещал мне помочь, у меня начинается какая-то новая жизнь, и поэтому мне должно обязательно повезти не только с письмом, но и с ответом. Я верил, что Костя поддержит меня и мы снова станем друзьями.

Вот что я написал:

«Дорогой мой друг, Константин Дмитриевич,

Доброго тебе дня.

Надеюсь, что ты здоров и семья твоя тоже. Сразу прошу прощения за то, что не ответил уважаемому Дмитрию Сергеевичу на его письмо и не поблагодарил за участие в моей судьбе. Надо ли говорить, как глубоко я был тронут его искренним желанием помочь мне. Именно поэтому, возможно, я не собрался с духом ответить сразу, поскольку в силу несчастных обстоятельств, которые привязали меня к постели на долгие недели, а сейчас и к костылям, учёба моя в академии, куда я так стремился, откладывается на неопределённые сроки. Нужно ли говорить, как мне горько от этого обстоятельства…»

Я остановился и перечитал письмо. Зачеркнул повторенное дважды «Нужно ли говорить» после слова «сроки». Заменил его на «Вы и сами можете себе представить». Письмо хоть и звучало вежливо и разумно, но показалось мне слишком сухим и чопорным и мало выражающим ту бурю чувств, которые я испытывал, пока писал его. Подумав немного, я добавил:

«Костя, я очень скучаю по тебе. Прости меня за упрямство и нелепую самонадеянность в том, что ты желал меня чем-то обидеть в тот злополучный день у оврага. Простишь?

Пожалуйста, Костя, приезжай ко мне с оказией, на Рождество Пресвятой Богородицы, а то и на Евтихия, бабушка будет печь пирог с яблоками и ревенем, который тебе так понравился, или так приезжай, без оказии, и мы с тобой обо всём поговорим.

Храни тебя Господь,

Всегда твой,

Аким Белозёрцев».

Подписавшись, я подумал, что моё привычное имя как будто прибавило мне сил и убедило меня в том, что ничего такого со мной и не произошло, а всё это был лишь ужасный сон.

Отправив письмо, я долго ждал ответа от Кости, но он не приходил. Наверное, Костя был занят первыми лекциями. Как бы то ни было, тяжесть печали от того, что я так несправедливо поступил с Костей, прошла – письмо помогло мне избавиться от угрызений совести, что я его нечаянно обидел, хотя думал, что это он обидел меня.

В этот же день мне сняли медицинские проволоки с ноги, и это тоже подействовало на меня обновляюще. Все последующие недели я учился наступать на ногу без костылей, было очень больно, первые шаги – ибо было полное впечатление, что я учился ходить заново – давались мне с трудом, я покрывался липким потом, голова кружилась, подлая нога не хотела слушаться, и, когда я наступал на неё, казалось, тысяча иголок разом втыкалась мне в пятку. Но я не унывал. У меня голова пухла от планов: какой строительный материал использовать, что будет внутри домика, какую старую мебель я смогу перетащить туда с чердака и заброшенного чулана Паприкина. Понемногу я стал таскать разные предметы домашнего обихода и складывать их в углу спальни, прикрывая на всякий случай пледом, чтобы бабушка не заметила.