Ничего с того путешествия Светлана не запомнила, так и приплыла в страну своей мечты на руках Поликлеты Никитовны, беседующей с Николаем Чудотворцем:

– Спаси нас батюшка и прости, дур окаянных, за то, что дома нам не сиделось, чай с блинами не кушалось, попёрлись за тридевять земель чёрта искать, не приведи Господи! Опять же, коли сгину здесь в пучинах чужеземных, как я тебе, Влыдыко, часовенку поставлю на родине своей? Посему просьба к тебе, Влыдыко – подсоби!

Услышал Николай Угодник. Подсобил. Доплыли.

Очнулась как следует Светлана уже на берегу. И вот тут её страх и обуял. Как будто жизнь её полосу отчертила – что тебе родная держава по воде перстом провела, – отгородилась от государства соседнего, по всем признакам – загадочного, размером небольшого, но духом сурового, и намекнула между прочим: ну всё, Светлана Белозёрцева, теперь ты сама по себе. Держись! И то правда, что одно дело было на постели своей о путешествии мечтать, кутаясь в пуховые покрывала и попивая молоко с мёдом, а другое – вылезти полуживой с парохода на сумрачный берег с серым неприветливым небом, с низкими деревцами, цепко хватающимися за клочки земли, словно убегает она от них, где вокруг тебя и люди другие мелькают: ростом махонькие, волосом чёрные, а речь у них и вовсе диковинная, как будто балуется кто или скороговоркой детские стишки наизусть повторяет, но никак выучить не может. И все друг дружке кланяются, кланяются как куклы в театральном представлении. Рты у них смеются, а глаза нет, и в них, в чёрных как ночь глазах – потайные мысли бродят. Страшно. Домой захотелось, в родное Талашкино. Да куда там!

Загрустила Светлана, с лица спала.

«Ну, амазонка несчастная, ты этого хотела? – ехидно спрашивал её запотевший кругляшек дорожного зеркальца, зыркая на бледное, похудевшее, вытянувшееся лицо своей владелицы. – Так вот на тебе! Получай! Путешественница…»

Время шло, и старательность Райдона вскоре была оценена по достоинству. Его несколько раз повышали в звании и, когда он стал матросом 1-го класса, предложили учиться кадетом в Кайгун дайгакко, военной академии Императорского флота в Цукидзи – быстро развивающемуся флоту нужен был командный состав нового поколения. С одной стороны, молодой комендор был польщён вниманием начальства и гордился тем, что может похвалиться Теруко отличной службой и стремительно развивающейся карьерой. К этому времени Тоёда Акира уже умер, и все мысли Райдона были направлены на то, чтобы доказать матери, что он выполняет волю отца служить императору.

Угодить Теруко тоже было непросто. Скупая на проявление чувств, немногословная, привыкшая разговаривать с растениями в храмовом саду, она умела одним взглядом, кивком и даже почти незаметным поворотом спины красноречиво дать понять довольна сыном или нет. Подобно гиацинтам и нарциссам на её грядках, Райдон с малых лет научился чувствовать настроение Теруко без слов и остро понимал, когда нужно побыстрее уйти с её глаз, чтобы не вызвать бури – гневно сдвинутых бровей и крепко сжатых губ и следующего за сим затяжного безмолвия за обедом, а когда – спокойно участвовать в разговоре – неторопливом обмене взглядами, кивками, односложными ответами на молчаливые вопросы. Теруко с малых лет дала понять сыну, что молчанием можно сказать гораздо больше, чем оживлённым разговором, и что нет такого смысла, которого нельзя было бы передать цветами, запахами, стихами, чашой дымящегося чая маття или свежевыстиранным платьем, не говоря уже о жестах и взглядах.

И то правда, по тому, как Теруко заботилась о нём, Райдон всегда знал, как сильно она его любит. Она готовила его любимые блюда: гречневую лапшу соба, такояки – жареного осьминога с водорослями, рисовые шарики с маринованным шпинатом и момидзи, десерт из кленовых листьев в сиропе. Она чистила ему одежду, покупала всё необходимое и часто приносила старинные рукописи из храмовой библиотеки, например трактат «Дзино сётоки» или стихи Иссы с рисунками, вышитыми на полупрозрачной бумаге шёлковыми нитями, и для этого совсем не нужны были слова, подтверждающие глубокую между ними связь. Он так привык к немногословию, что не нуждался в досужих разговорах, и, хотя мать больше запомнил склонившейся над грядками, чем над его кроваткой, ему никогда не бывало скучно. И самое главное, он тоже научился созерцать – распознавать в окружающем мире законы и правила движения ками, духовной сущности, наполняющей всё живое.