Вопрос, который ни она, ни я не отваживаемся задать вслух: если это не Террел, то кто?

Я медленно иду за дочкой к дому, вертя в руках телефон. Едва не спотыкаюсь о спортивную сумку, брошенную в коридоре, и уже хочу сердито окликнуть Чарли, но вместо этого направляюсь к маленькому письменному столу в гостиной. Включив ноутбук, открываю письмо, которое только что сама отправила на свой адрес, скачиваю вложение, жму «Печать». В паре футов от меня принтер начинает переваривать информацию. Пожалуй, Чарли права: технологии в нашем доме несколько устарели.

Принтер выплевывает три зернистых снимка завядших цветов. Когда я прохожу по коридору к себе, дверь в спальню Чарли уже закрыта.

Встав на цыпочки, я достаю с верхней полки шкафа картонную коробку с жирной надписью: «Для налоговой».

Убийца посадил для меня рудбекии уже в шестой раз. Где бы я ни жила, он всегда меня находит. Ему нравится мучить меня сомнениями и догадками.

Иногда между его весточками проходит столько времени, что я начинаю верить, будто мой убийца действительно сидит в тюрьме. Но то было до Энджи. Я говорила себе: первые рудбекии посадил какой-нибудь псих, а остальные принес ветер.

В коробке из-под кроссовок «асикс» седьмого размера, подписанной «Для налоговой», я храню фотографии этих клумб. На всякий случай.

Кладу коробку на кровать и поднимаю крышку. Сверху лежит самый первый снимок, сделанный на дедушкин «поляроид». В тот раз – сразу после суда – я решила, что либо сошла с ума, либо рудбекии выросли под виргинским дубом на нашем заднем дворе из-за странной погоды. Но в земле вокруг цветов явно кто-то копался. Я вооружилась старой столовой ложкой и выдрала их с корнями.

Мне не хотелось никому об этом рассказывать, потому что моя жизнь только начала возвращаться в некое подобие нормального русла. Психотерапия закончилась, Террел Дарси Гудвин сидел в тюрьме. Отец впервые после смерти мамы познакомился с женщиной.

В тот день я обнаружила в земле еще один сюрприз – какой-то твердый оранжевый предмет. Пузырек из-под лекарства. Этикетка сорвана, крышка с защитой от детей.

Чарли врубила музыку погромче. Бит просачивается сквозь стены, но не может заглушить слова, нацарапанные на клочке бумаги:

Когда он выходит из кабинета, я провожу пальцем по трем пухлым угольным карандашам, прохладной металлической спирали блокнота, бумажному стакану с водой, кистям и узкой коробочке с красками (крышка открывается со скрипом). Врач четыре раза повторил последовательность цветов слева направо: черный, синий, красный, зеленый, желтый, белый.

Можно подумать, есть разница, какой цвет я выберу! Надо намешать из этих красок фиолетовую и серую, оранжевую и голубую… Цвета синяков. И закатов.

Я уже не впервые рисую вслепую. На прошлом занятии он проткнул карандашом листок бумаги – получился своеобразный зонтик, чтобы можно было взять карандаш в руку, но не видеть, что рисуешь.

– Такие примитивные рисунки – самые информативные. Глаза для этого не нужны. Начинай с краев листа и двигайся к центру.

Я помню цветочный орнамент, выгравированный по краю планшета для бумаги, и свои липкие от пота и шоколада пальцы, но не помню, что нарисовала в тот день.

– Воспоминания – не компостная куча, – сказал врач, подводя меня к столу. – Они не разлагаются.

Я отлично понимала, какого результата он хочет добиться этим упражнением. Главная цель – не излечить слепоту, что вы! Ему хотелось узнать, почему моя щиколотка раздроблена и какое орудие оставило полукруглый шрам под моим глазом. Он хотел, чтобы я нарисовала