Раскачивая окровавленным мешком, который еще миг назад был живым существом, чудовище ринулось во тьму, исчезло за спинами привязанных. Его хвост мелькнул между столбами, исчез во мраке.

Все стихло. Только Халь слал сверху красное свечение.

– Ре-е-еда-а-ана! – надрывался мужчина с бородой, муж похищенной, принесенной в жертву девушки. – Я отомщу! Во имя всех богов, бесов и чертей. Ессой клянусь, да пусть бы и невзирая на Ессу.

Поднялся ропот, потом шум, гомон, скрип дверей, топот ног по деревянным мосткам. Вокруг них стало тесно от оружного люда, от жителей, невольников, слуг, детей и женщин. Кроваво светили факелы.

Грот почувствовал, как узы ослабляются, вытянул окровавленные, одеревеневшие руки, распрямил их, сделал шаг. Большего ему стражник не позволил. Снова его схватили за руки, дернули, поволокли в сторону ямы на подгородье. Рядом, позади, он слышал яростные вопли мужа Редовии, который бросался на городских, бился в их жилистых объятиях.

Их волокли по деревянным мосткам, по грязи и навозу в тюрьму. Всех, но не Грота. На его пути вырос высокий как дуб вооруженный человек в кольчуге и вышитой на груди сюркотте. Он без слов махнул рукой. Стражники изменили направление, быстро, почти бегом повели его к высоким хоромам из тесаных бревен, соединенных в охряп, крытых дранкой, а не соломой. Скрипнули отворяемые двери в проездные сени, заскрипела петля очередных ворот – ведущих в комнаты. Горожане втолкнули инока за порог, приложили для порядка палицей по спине, и… их руки исчезли с его плеч, словно лишний груз. Грот остался в комнате один.

Внутри царил полумрак, разгоняемый нервным отблеском огня в глиняной печи в углу, огоньками нескольких смоляных лучин, дающих больше дыма, чем света, и одиноким светильником, поставленным на грубо тесанном столе. Комната была большой, со стенами из плоских колод, обвешанных шкурами кабанов и медведей, а также гобеленами. Выглядела как рыцарское обиталище, а не хата в Дзергоне где-то на краю света. Тут был стол, лавки под стенами. И даже деревянный шпон на потолке на половину помещения.

Было пусто. Стражники не вошли внутрь, оставив Грота одного. Ну, может, не совсем. Увидев его, со скамеечки встала стройная женщина. Указала на лавку и стол. Он смотрел, удивленный, сразу оценив ее очарование, хотя это не пристало человеку его положения. Женщина была зрелая, но время не убило ее красоты, засушенной солнцем и ветром, продленной за охотой в поле и в бору, верхом на лошади.

Знатная госпожа – он понял это по ее лицу, по черным волосам, заплетенным в длинные косы, что выглядывали из-под диадемы на голове. Смотрел на вышивку придворного платья, спадающего до стоп, с широкими рукавами, обшитыми каймой.

– Приветствую, отче Грот. Я приказала приготовить для вас ужин.

Откуда они знали друг друга? О, Праотец, это дурной знак! В этом городе не любили Единоверцев, не преклоняли колени пред Знаком Святого Копья Ессы, а потому Грот предпочитал не выделяться. Он уже видел, что происходило в сборах, которые покидал Праотец и перенимал Волост.

– Вы меня узнали, благородная госпожа? Откуда, если могу… и кто вы?

– Зови меня госпожой Венедой. Я выкупила вас из ямы, но поблагодарите позже, а пока что садитесь за ужин, отче.

Красивый голос, чуть хриплый. Властный. Такую нелегко испугать; и наверняка еще сложней добиться ее благорасположения.

Он уселся за стол, где приготовили истинный пир. Хлеб, настоящий, испеченный на закваске, круглый, в трещинках. Рядом в миске – молодой мед, который звался патокой, пончик со сливами и сметаной. Оловянный кувшин – наверняка с вином, которого он и не пробовал вот уже две недели, – закопченная твердая емкость, утка или каплун, запеченный в глине. И еще – горячая репа, просяная каша со сметаной; яства, которых за дни бегства он не видывал.