Я вижу ситуацию масштабно и дело совсем не в личной вражде между мной и де Белланже, как вы думаете. Я принципиальный враг всем Белланже, как они сами враги всей французской нации.

Нотариус протестующе вскинул руки:

– Но, Норбер, ведь так можно договориться до самого немыслимого, до самого страшного! Расписавшись в ненависти к дворянству, как классу, ты не сможешь со временем не покуситься и на прерогативы Трона, ведь король есть первый дворянин Франции!

– У вас отлично развито логическое мышление, мэтр!, – сердце Норбера тревожно стукнуло и провалилось куда-то, нервно облизнул губы, ни он сам, ни его товарищи совершенно еще не думали о подобном, – так далеко не заходит никто из нас. Надеюсь все же, вы не склонны считать, что закон наследования власти, исходящий от умерших королей может быть священнее христианских заповедей, которые придворная знать и верные слуги короля нарушают с чувством права?

Дюбуа задумчиво выдержал небольшую паузу:

– Мы не можем знать своего будущего, но обязаны знать свой долг!

В ответ Норбер лишь торжественно наклонил черноволосую голову. Согласен, но всё же, к чему клонит мэтр?

А Дюбуа продолжал:

– Я не настолько консервативен, как ты думаешь. Скажу так, если призвав на помощь разум, действуя взвешенно и справедливо, не поддаваясь раздражению, злобе и ненависти, объединив усилия, депутаты от всех сословий сумеют достигнуть желаемых целей, избавить страну от злоупотреблений чиновников, поднять рухнувшую экономику, то стяжают себе неувядаемую славу. Но если насилиями, жестокостью и возбуждением народных страстей святое дело превратится в дело мести, то борьба за права человека окажется запятнана. Тогда и победа и поражение окажутся, одинаково печальны!

Норбер был крайне удивлен, но заставил себя воздержаться от резких замечаний, уже готовых сорваться с его губ. Не он сам, которому слегка за двадцать, а пожилой человек пятидесяти с лишним лет, сидящий перед ним, демонстрировал политическую наивность и даже в некотором роде идеализм!

Что мэтр себе представляет? Элизиум с молочными реками и кисельными берегами?! Братство хищников и травоядных? Чтобы такие феодальные монстры, как де Белланже, де Ласи, искренне подали ему руку? Казалось бы, умный человек, всё видит, но при этом ничего не понимает! И что хуже всего, таких людей немало. Как раз не мы, они идеалисты, далекие от реальной жизни! Эти добродушные, неглупые, но сентиментальные люди еще станут воздавать проблемы. Они, как и все, страдают от высокомерия и бесчеловечности дворянской власти, не хотят, чтобы их эксплуатировали и в дальнейшем, но при этом считают сопротивление грехом и жестокостью! И среди них бедный месье Дюбуа?! Отчего-то ему вдруг стало жаль человека, всегда относившегося к нему, как к сыну. Поздно ему переучиваться, и тут же невольно подумалось, что Марат ведь тоже не из молодёжи…

– Что же ты замолчал, Норбер или тебе нечего сказать?, – Дюбуа был доволен, ему казалось, что он сумел «открыть глаза» этому упрямому юноше. Но он ошибся. Куаньяр невозмутимо возразил:

– Не пойму, мэтр, о каких насилиях вы говорите, о каком возбуждении народных страстей? От людей, чьи убеждения схожи с вашими, я это слышу не впервые

– Как?! Разве в Париже люди не бунтовали, не захватили Арсенал, не брали штурмом Бастилию и не убили её коменданта? Разве все эти агитаторы, Марат, Демулен, Лустало и прочие, не преднамеренно мешают народу успокоиться? Что ты можешь мне ответить на это, дружок?!

Услышав эти немыслимо наивные доводы, Норбер добродушно усмехнулся:

– Месье Дюбуа, не обижайтесь, но сейчас вы повторяете излюбленные байки аристократов! Вы что же, действительно не знаете, хотя бы со слов Филиппа, участника событий, что столицу накануне 14 июля окружили верные королю полки, Парижу угрожала военная экзекуция, разгон Национального Собрания?