Ближайшие двое. Левый лишь тянется к ольстре, правый уже ухватился за эфес, только поздно. Мориск привычно чуть укорачивает шаг, чтоб хозяину было сподручней, клинок очерчивает сияющий круг, во все стороны брызжет кровь. Тела неудачников еще падают, а Лирио уже проскочил дальше, и словно бы чужое сознание бесстрастно отмечает – вот она, цель. Добрался.

Ветер шевелит полотнище с синим павлином и золотыми розами, под ним несколько пестро-блестящих господ да свора господ поскромнее-помельче. Таращатся на вынесшийся из ниоткуда смерч, кто-то тычет вперед подзорной трубой… Сзади накатывает знакомый рев. Молодцы парни, вовремя догнали. Теперь не нужно прорываться, и выбирать не нужно, так что, друг мой гривастый, помедленней, хозяину нужны все.

Галоп Лирио становится короче. Кинувшаяся спасать начальство охрана сшибается с подоспевшими эгуэстрос. Не осилят, куда им… Это так странно – рубить наотмашь, не чувствовать отдачи и при этом видеть, как некто в вороненых доспехах крутится посреди гайифского птичника, рассыпая смертельные удары, серебристый мориск, чем может, помогает хозяину, а рядом мелькают родные синие плащи.

Он не может этого видеть, он это видит. Как? Потом, все потом! А «павлины» не были готовы к встрече с таким зверьем чуть ли не в середине своих порядков, они чувствовали себя в безопасности. И умирали, не успев узнать, кто принес им смерть. Жаль, лучше бы поняли, особенно вот тот, с орденской цепью… Кавалер Большой Паонской Звезды бесславно и безропотно отправляется в Закат, к тварям, зато осанистый полковник шарахается за флагшток. Прикрыться знаменем – это так по-имперски…

Лирио сносит сразу двоих, и знаменщика-часового, и труса, наперерез выскакивает кто-то тощий в белом! Развернуться, насадить на острие, оглянуться в поисках следующего… Что, все? Так и есть – последняя жертва, какой-то адъютантик, соскальзывает с клинка и валится вниз, подведенные на паонский манер, уже незрячие глаза таращатся на полуденное солнце. Вокруг только свои, зато дальше…

Пехотные командиры гайифцев, поначалу обалдевшие от столь наглого вторжения, похоже, очнулись. Зашевелились и начали смыкаться ближайшие баталии, затрещали первые выстрелы, но прорубаться сквозь чужие ряды Алонсо больше не собирался. Исступление ушло, быстрота взгляда и мысли – нет. Остался и въевшийся в грудь холод, но он почти не мешал.

Идти лучше там, где тебя не ждут. Выкинуть зрительную трубу было несусветной глупостью, но то, что путь назад перекрыт, видно и так, а вот впереди проход еще остается. То ли не успевают, то ли медлят со страху.

Трепануть по шее коня, бросить подоспевшему адъютанту:

– Зови!

Переливчатый алвасетский свист разрывает шум боя, не додравшийся Лирио встает в свечку и коротко, громко ржет, дескать, вперед, за мной! Ну давай, дружище… Жеребец легко перемахивает расфуфыренные трупы, походя топчет чужое знамя, не нарочно, но так Великому Павлину и надо.

Эгуэстрос, на ходу подбирая немногих своих раненых или спешенных, мчат за вожаком. Сине-зеленые баталии сдвигаются, но медленно, мушкеты раз за разом выдыхают дым, свистят пули, но свою ты никогда не услышишь, только чужие.

Вновь ставшее горячим солнце уходит за спину, в лицо бьет ветер. Хорошо, что он вернулся, как и запах дыма, грохот копыт, треск выстрелов… Когда война вдруг перестает кричать, становится жутко.

По-настоящему сломать вражеский строй и в этот раз не получилось, но отбросили «павлинов» изрядно. Смешав ряды, сине-зеленые убрались на «свою» сторону ручья, и теперь имперские офицеры спешно наводили порядок в упавших духом баталиях.