Бутыль постепенно пустела и Жаклин поворчала, но отец с сыном в один голос убедили её в том, что пили из уже начатой. Она достала из охладителя новую и подала Оресту. Научно-техническая революция, давая периодические вспышки, переворачивала целые пласты человеческой жизни, установившихся понятий и традиций, но виноделие оставалось самым консервативным ремеслом-искусством. Бутылки закупоривали таким же способом, что и тысячу лет назад, иначе, как утверждали специалисты, люди будут пить не вино, а потреблять заурядный алкогольный напиток. Жаклин, натянув домашнюю блузу сунутыми в её карманы руками, посмотрела, как Орест возится с бутылкой и, позвав с собой хозяйку, чем-то опечаленная ушла на кухню готовить ужин. Командир проводил её недоумённым взглядом. В кои-то веки они разговорились с Орестом, а она недовольна.

Грусть Жаклин объяснялась просто. Её первенец, Василий, уже ушёл вслед за отцом в Космос. Ореста она считала своим, домашним. Сколько раз её душа наполнялась тихим счастьем, когда вот здесь же, в уголке у камина, он, фантазируя, вскакивал с кресла, размахивал руками, и рассказывал ей какой, рай он устроит в будущем для зверей. Стоило отцу уделить ему капельку внимания и поманить за собой, и он уже рвётся туда, в эту холодную чёрную бездну, крадущую у женщин их мужей и сыновей.

В том, что со средним сыном у него не было таких же откровенных отношений, как со старшим, Командир винил только себя. Орест больше тянулся к матери. С ней он заклеивал раны увечным воробышкам и пестовал облезлых котят, которые, вырастая, норовили переловить выздоровевших воробьёв. Командиру хотелось взять за шкирку весь этот неугомонный зверинец и сунуть в аннигилятор, но он терпел его из уважения к чужим желаниям. Жаклин же вместе с сыном нянчилась со всей наводнявшей квартиру живностью. Когда тот подрос и учился в колледже, а потом в университете и перестал таскать в дом пернатых и четвероногих инвалидов во время своих приездов, по-прежнему интересовалась жизнью бессловесных воспитанников. Сообразно отношению родителей к его увлечениям, у Ореста вышло делиться мыслями с матерью, а не отцом. Зверушек он не привозил, но подолгу, со сверканием глаз и размахиванием рук, рассказывал о них матери. Жаклин делала круглые глаза, всплёскивала руками и говорила с неподдельным изумлением на лице: «О-о!» Командир посмеивался над ними, а когда хватился, было уже поздно. Общение с сыном поддерживалось на уровне шуточек и взаимного подтрунивания. Он даже ревновал его к Жаклин, когда после долгого отсутствия возвращался домой, а Орест уединялся с ней в уголке у камина. Но потом он как-то подумал, что Жаклин, наверное, также мучается из-за Василия и тут они с ней квиты.

С Василием у него всё складывалось по другому. В детстве Василия, шутя, даже называли папиным хвостиком. Его самозабвенная любовь и обожание отца начались ещё в раннем детстве, когда ему едва исполнилось годика полтора. Жаклин рассказывала, как, вернувшись из Калькутты, забрала сына домой из детского городка, наигравшись с ним, ушла к себе, а он остался на нижнем этаже возиться с игрушками в гостиной.

Устроившись поудобней в кресле, с чашкой кофе в руке, она просматривала по программнику любимые пушкинские рукописи.

– Вдруг слышу – рассказывала она, счастливо и нежно улыбаясь мужу, – по лестнице: топ, топ, потом шлёп и опять топ-топ-топ. Ко мне вбегает, глазёнки светятся, за руку схватил, я даже кофе пролила, за собой тащит и кричит: «Там папа! Там папа!» Думаю всё, с тобой невесть что случилось, и по связи вызывают. Оказывается ты, – Жаклин, смеясь, прикрыла рот рукой, – с грацией тюленя красуешься на экране, смотришь куда-то вбок, зачем-то прячешь руки за спину, и над тобой подшучивает ведущий.