Белла Степановна вдруг вернулась:

– Не хотите со своими детьми и с нами встретить Новый год в лесу? Это будет бесподобно! – уже улыбалась и сияла она.

– В лесу?! Новый год?!

– Да-а-а! Вывезем ребятню и тако-о-о-ое там отбацаем – ух, жизнь моя копейка!

Вот там я и увидел, что означает воспитывать красотой, чем-то необыкновенным, жить с красотой и как эту красоту и необыкновенное творить и дарить. К сожалению, мы отправились не в поход, а всего лишь автобусом вполне комфортабельно выехали на один всего денёк, точнее ночь, на загородную турбазу.

Тронулись в путь вечером, часов в девять. Дети Беллы Степановны пели, а она, подтягивая, дирижировала. Мои воспитанники помалкивали, только две девочки нашёптывали мотив в ладошку. Непривычно им было вот так запросто распевать и веселиться.

– Стойте, стойте, товарищ шофёр! – вскрикнула Белла Степановна. – Едем назад.

– Что такое?! – ударом по педали затормозив, привскочил шофёр.

– Оставим в интернате всех, кто не поёт: нам такие некомпанейские фуры-муры не нужны. – А сама вовсю подмигивает мне и шофёру. – Баста, поворачиваем домой!

Мои воспитанники повскакивали с мест и – гурьбой к Белле Степановне. А её дети втихомолку посмеивались.

– Мы будем, будем петь! – вперебой едва не голосили мои.

– Ладно, поехали. Посмотрим.

И какой же чудесный хор расцвёл у нас! Мои воспитанники ещё только что были деревянными, угрюмыми – стали улыбаться, подмигивать, плечами поводить и пели молодцом.

На турбазе было два зала, скорее, зальца. Договорились, что до двенадцати ночи один украсят мои парни, а другой – Беллы Степановны. Девочки тем временем пекли на кухне конкурсные пироги и накрывали праздничные столы. Мы надули три-четыре шара, кое-чем и кое-как принарядили маленькую, дохленькую – потом съязвила Белла Степановна – ёлочку и успокоились: зачем особо стараться, всё равно поутру отсюда укатим. Жюри мельком глянуло на наше художество, кто-то многозначительно хмыкнул, и отправились мы все в другой зальчик.

Первые трое парней зашли – и слышим:

– У-у-у-ух!

– Ну и ну!

– Что, что такое?! – толкали мы застрявших в проходе воспитанников.

Это же надо, до чего додумались: в середине зальчика красуется обсыпанная блёстками ёлка, а от её маковки несколько хвойных гирлянд бегут по потолку и плавным изгибом стекают по стенам до самого пола. Гирлянды – мягкие лапки-веточки, и такое порождается чудесное впечатление, что и вправду побегут они, – необыкновенно всё воздушное и живое. Представляется, что попали мы в сказочный лес – вот-вот выглянет из-за ветки гном или зайцы вывалят на опушку. Духовито, живительно, волшебно пахнет хвоей и растаявшим снегом. Мы – молчим.

Чудо. Чудо.

Неожиданно забегает с мороза Белла Степановна:

– Ой, ой, ребята: кто-то кричит в лесу! Просит о помощи.

Мы хватаем шапки и пальто и – ходу за Беллой Степановной. А дело-то уже кралось к двенадцати.

– Что такое?

– Кто кричит?

– Кому нужна помощь?

За тёмными соснами в кустарнике кто-то громко кряхтит, охает, а другой голос – тоненько пищит. Мы – туда. Видим: в сугробе по самый пояс увяз Дед Мороз с огромным мешком за спиной, а маленькая, хрупкая Снегурочка тянет-потянет его за руку. Ребята не поймут, откуда взялись Дед Мороз и Снегурочка – ведь с нами они не ехали. И я не понимаю, заглядываю в глаза Беллы Степановны. А она помалкивает и подмигивает мне. «Экая артистка эта Белка!» – подумал я.

Под руки выводим нежданных, но желанных гостей на поляну. Дед стукнул своей золотистой палкой о землю и возгласил:

– А ну-ка, братцы-месяцы, явитесь на пир ребячий!

И разом – можно было подумать, что кто-то дохнул, – взвились двенадцать костров обочь поляны да дружно понеслись в морозное небо двенадцать многоцветных, рассыпающихся бисером ракет. У костров стояли наряженные в кафтаны с кушаками братцы-месяцы и, зазябшие, приплясывали: часа полтора они, бедняги, шефы-милиционеры, ждали нас, а мороз-то в ту ноченьку похрустывал да пощёлкивал.