– Я и есть директор.

Директор чего? За год, с лета девяностого года, как началось и всё нарастает в стране что-то непонятное, слово «директор» измельчало, обесценилось, размножилось, как на копире.

Командировочное готово. Всё верно, всё в соответствии с новыми реалиями – не придраться.

– Счастливого пути!

Вот в следующем купе дама вырывает у младших наряда, рядовых Бирюкова и Никанорова, свой паспорт.

– Нечего смотреть те страницы! Всё здесь.

Тычет алым ногтем в фотографию и прописку. Думает, солдатикам любопытно, сколько раз была замужем, и она прикрывает ладонью штампы, отбирает, тянет, чуть не рвёт главный документ гражданки СССР. Или уже СНГ, или чего там ещё – не понять…

Кеклицев встревает:

– Женщина, на выход с вещами! Будете объяснять начальнику заставы, почему вы препятствуете проверке.

У старшего суровое, как он думает, лицо, металл в голосе и по три лычки на погонах. Зачехленный штык-нож на ремне.

Пассажирка что-то соображает в иерархии. Безучастно отдаёт сержанту паспорт. На фотографии – юная красотка. В жизни дама явно подзавяла и постарела – «истаскалась». Кеклицев быстро пролистывает страницы, сверяя серию и номер. Это стандартная процедура, так учили.

Отдаёт документ хозяйке: «счастливого пути».

У неё в графе «семейное положение» стоят два штампа: о том, что заключён брак и о том, что, года не прошло, – уже прекращён. Разведёнка… Со стороны сержанта никакого любопытства – навык, служба, намётанный глаз.

За окнами покатился-поехал щитовой фасад Ёнской станции. С торца – закрытый на ночь магазин с пряниками. Замок в пол-двери. «Утром, когда вернёмся из камендатуры, – купим по кульку: мятных, свежих, как дома…» – думают Беркут с Никой.

Застучали колёса, дно вагона протяжно скрипнуло – состав набирает скорость. Наряд идёт дальше – туда, где на нижней полке курочками нахохлились девчонки.

Ребята улыбаются во все рты, перелистывая хрусткие новенькие странички паспортов. Студентки из Петрозаводского «педа» едут на каникулы домой. Бирюкову и Никанорову интересно, давно не видели девчонок так близко – а те, источая сладкий морочащий аромат духов, хихикают, кокетничают, но в размалёванных глазах опаска. Ну а Кеклицеву, похоже, уже всё приелось. Или нет? На первый взгляд, девчачьи прелести его совсем не волнуют.

«Не спешите надевать на себя хомут, поживите так. У вас на гражданке их будет море – этих баб!» – увещевал уставший от семейной жизни, заеденный женой и двумя дочерьми майор Кабаков – начальник заставы.

Сержант его услышал, внял. Девчонки-пассажирки останутся здесь, на северо-западе, а Кеклику на дембель, в Ереван, а может, соберётся и рванёт пытать счастья в Москву, где, как ему думается, обновлённый мир распахнул перед его поколением уже все мыслимые двери. Миллион возможностей – лови удачу за хвост! Сможет?

Служить осталось месяца четыре. Мог бы свинтить и раньше как гражданин другого государства, рапорт подавал, но начальство артачится, не подписывает. Потом он уедет – доскрипит до Кандалакши на этом пригородном, там сядет на московский, ереванский, с недельку погостит дома – снова на московский – и… Ту-ту-у-у!

У сержанта связка поездных ключей – открывают всё, что заперто. Наряд шерстит каждый закуток, где может спрятаться человек-нарушитель.

Кеклицев сгоняет с насеста девичий курятник, заглядывает под полку: сумки, чемоданчики, вкусно пахнущий пакет с едой. Бирюков недоволен – старший нарушает хрупкое нарождающееся доверие между «народом» и «властью». Девчонки кормят Лёшку какими-то печеньями, и, надувая щёчки, передразнивают – изображают, как он жуёт.