— Может, и так, — пожимает плечами Ника. — В нашем доме тема Савицкого под запретом, ты же знаешь. Тайна за семью печатями.

— И всё же парень продолжает здесь жить, — констатирую факт, а сама задаюсь вопросом: интересно, каким Гера стал?

Я помню его плохо, точнее, там и помнить нечего. Вживую мы пересекались раза три, не больше. Высокий, худой Савицкий был старше меня года на четыре, а может, и на все пять. Компания Ники ему подходила гораздо больше моей, но отчего-то совершенно его не устраивала. Гера всегда любил тишину и уединение. От долгого сидения взаперти его кожа казалась неестественно белой, а чёрные, как смоль, волосы добавляли его облику некой жутковатости. Но самым запоминающимся был взгляд парня: не по-детски сосредоточенный, высокомерный и неприязненный. Вечно угрюмый и молчаливый, Савицкий, казалось, знал всё наперёд, а ещё всеми фибрами души ненавидел этот мир! Поэтому запирался на чердаке, где никому не было до него дела, и лишь изредка спускался, чтобы вселить в окружающих страх. Гера напоминал Кая из сказки: вместо сердца у Савицкого был кусок льда, а вместо души — пустота! И всё же он вызывал интерес и неминуемые сплетни. Так уж устроены люди: нас манит всё неизведанное и скрытое от посторонних глаз. Каждый жаждет стать первым, кто раскроет страшную тайну, а если силёнок маловато, то всегда можно и приврать, верно?

— Да, Гера теперь здесь частый гость, — утоляет моё любопытство Ника. — Если раньше он приезжал только на лето, то как поступил в универ, так ещё и на время сессий. Савицкий, как и я, на юрфаке. Правда, я на очном, а он на дистанте.

— Неудивительно! — противно хохочет Арик. И почему парень так сильно меня раздражает? — Зая, ты только представь этого психа среди нормальных людей! Помнишь, что было, когда Вадим пытался его в лицей устроить? Сколько тогда заявлений в полицию было написано?

— Лучше и не вспоминать! — Сестра округляет свои нежно-голубые глаза. — Это было ужасно!

— Что именно?

— Да у Геры крышу сорвало, а восемь ребят чуть калеками не остались на всю жизнь! У Савицкого самого мозги отбиты, вот он и из остальных пытается дебилов сделать! Сила есть — ума не надо! Это про Геру, если что! — исходит желчью Арик.

— Ладно, милый, перестань! — щебечет Ника. — И так, вон, на Таське лица нет! Да и не важно это всё теперь. Отец предупреждал Савицкого, что ещё один срыв — и всё, вот и отправил его сегодня спозаранку в лечебницу. Доигрался Герочка!

— Аллилуйя! Аллилуйя! — начинает паясничать Турчин, а я стараюсь понять, что именно не даёт мне покоя в словах сестры.

— Ты хотела сказать — «отчим», правда? Отчим отправил Геру на лечение? — пытаюсь достучаться до Ники сквозь завывания Ара.

— Нет, Тася, это для тебя Вадим отчим, мне же он давно стал отцом. Ты что, не в курсе?

— Не в курсе чего?

— Ещё лет пять назад Вадим меня удочерил, — с лёгкостью признаётся сестрёнка.

— А как же папа? — Новость перечёркивает все остальные и никак не укладывается в голове. Мы не сироты, чтобы нас удочерять, да и папа никогда бы не отказался от дочери!

— Господи, Тася, какая же ты наивная! — фыркает Ника и под одобряющий смешок Ара встаёт из-за стола.

Когда-нибудь я стану взрослой, чуть более рассудительной, возможно, циничной. Моё сердце обрастёт прочным панцирем, а язык перестанет неметь от чужих колких слов. Я научусь держать оборону и, наконец, отвечать! А пока, всё, что я могу — это тихо плакать, глядя на то, как Ника уходит в обнимку с Аром — всего лишь из кухни, а кажется, что из моей жизни.

Глоток кофе. Напиток горький, противный, сваренный не тем человеком, не с теми мыслями. Я отставляю чашку в сторону и смотрю в пустоту. Силюсь понять, отчего люди становятся такими бессердечными и равнодушными, почему перестают любить и радуются, если задевают другого в самое сердце, но ответа не нахожу. Зато меня, одинокую и всё ещё голодную, находит мама.