Я презирал его за тот воловий взгляд больших карих глаз.

– Математика нужна, чтобы понять физику, – возразил он.

Тут вмешалась мама, которая подслушивала наш разговор:

– Пруст. Если тебе скучно, попробуй Пруста.

Теперь я понимаю: лишь ученый мог бы предложить такое ребенку.

Ступаю на мост, звук сирен заставляет трепетать сердце. Если едут к ней, то уже поздно. Снова перебираю в голове случившееся. Я слишком медленно соображал, чтобы успеть на что-то повлиять. Чересчур медленно. Сделай я что-нибудь, она была бы жива.

Боль снова заявляет о себе, словно запирая мою голову в клетку. На минуту задаюсь вопросом, не почудилось ли мне? Действительно ли я видел, как убили женщину? И снова вспоминаю все. Да. Хруст, удар, пролитая кровь. Знаю, что придет следом. Оно уже стучится в дверь. Вот так, по-будничному, дает о себе знать – я про чувство вины. Напрягаюсь, чтобы встретить его достойно.

Перейдя через мост, блуждаю по небольшим улочкам и вымощенным переулкам, они мне как родные. В Синей зоне есть заброшенные дома – традиционные убежища для бездомных, – где я бы мог переждать, но не хочу. Знаю, через что прошли эти люди. Вижу, как они притягивают к себе хаос. Не хочу занимать их пространство. И я знаю, что они попытаются навязать мне родство с собой, а я буду мечтать, чтобы меня оставили в покое, потому что мы не похожи. Потому что все это я сделал с собой сам, ради себя.

Разумнее всего сейчас найти сухое местечко в парке или под мостом, ну или шагать всю ночь, не останавливаясь, до самого рассвета, и только затем поспать. Полночи уже прошло. Адреналин уходит из тела, уступая место другим химическим веществам, стимулирующим сон. Проходя мимо темно-синей металлической стойки со стопкой бесплатных газет, на ходу подхватываю четыре газеты «Метро».

Побродив по району Элефант-энд-Касл, сажусь на автобус; водитель делает вид, что меня не замечает. В автобусе буквально пара пассажиров, каждый из них в коконе собственной жизни – в несчастье или радости. Левый глаз все еще видит плохо и начинает жечь. Прижимаюсь легонько к холодному окну, чтобы успокоить боль, и замечаю, что дождь, уже было затихший, снова припустил.

Плана, куда ехать, у меня нет, и я постепенно проваливаюсь в сон. Автобус подпрыгивает на кочке, и меня перебрасывает из состояния сна в какое-то иное забытье – я снова вижу тот дом и убитую женщину. И себя рядом с ней.

Ночь кружит вокруг меня. Боль, дождь, усталость. Подступает тошнота, и я еле сдерживаюсь, чтобы меня не вывернуло. Надо поскорее где-то приземлиться. Отдохнуть. Нажимаю на кнопку – один раз, другой, третий, чтобы водитель остановился, но он все едет и едет. «Да высади же меня наконец», – кричу я. Он смотрит на меня в зеркало и затем все же останавливается, чтобы я сошел.

Нахожу дверь, налегаю на нее всем весом. Насколько же велика пропасть между действием и бездействием! Вижу перед собой ее лицо – застывшее, как тогда. Обездвиженное. Сделай я что-нибудь, и она бы жила, вот только жил бы тогда я? Или он, жил бы он?

В моем укромном прибежище прямо на колени с потолка капает вода, и это меня бесит. Развожу ноги в стороны, но тогда вода падает на плитку. Ритм капель начинает меня успокаивать, и я вхожу в подобие транса. Сон мягкими лапами обнимает меня, и я отключаюсь.

Раз в месяц, по пятницам, папа, будучи физиком, усаживал нас за стол и предлагал случайную тему на обсуждение. Сам он просто слушал или иногда модерировал, а в конце вручал приз за лучшие идеи. Ответы не важны, предупреждал он. Важно – думать. Призы по нынешним меркам были не слишком увлекательными: например, модель самолета для склейки или небольшой электромотор с электрической цепью. Только однажды попался скейтборд, что вызвало у проигравшей стороны бурю негодования. Но в целом наши призы, как любые призы, служили символами, подтверждающими превосходство одного над другим.