Тренеры решили отвезти нас на другой спот. Даже по прошествии года я слабо разбиралась в условиях для катания на волнах. Но профи одним взглядом на океан могли оценить дальнейшее развитие событий. Видимо, сегодня в прежнем месте дела были плохи. Мы долго ехали куда-то на север мимо полей и огородов. Из сухой желтой земли, которую и землей-то назвать было трудно, скорее комьями глины вперемешку с песком, преспокойно росли себе тыквы, капуста, лук. Дорогу покрывала та же самая глина, только спрессованная и подсохшая. Представляю, в какую кашу она превращалась в дождь. Гуштаву несся на минивэне впереди, поднимая густое облако пыли. Мы с Нелсоном, ехавшие в другом минивэне позади, ныряли в это облако, представляя, будто у нас сафари по пустыне на джипах.

Я впервые смеялась над шутками иностранцев. Может быть, наши инструкторы-португальцы слишком много общались с русскими и уловили наш юмор, но мы хохотали всей толпой. Еще Нелсон выучил несколько фраз на русском и постоянно повторял их: «Гуштавушка, где ты? Давай греби! Побежали, разомнемся немного!» Иногда казалось, будто он притворяется, что знает только португальский и английский, потому что те русские фразы звучали очень чисто, вообще без акцента. Наш языковой барьер пал довольно быстро. Сначала мы просто качали головой «да – нет», а потом разошлись и оказались способны задавать вопросы и поддерживать диалог.

Мы остановились около заброшенной фабрики по выращиванию рыбы и моллюсков. Окна давно отсутствовали, поэтому сквозь пустые глазницы здания были видны высушенные временем бассейны. Отсюда невозможно было увидеть океан из-за поросли камыша, поэтому Гуштаву предложил сначала прогуляться до пляжа.

Иногда он говорил что-то серьезно и смотрел куда-то мимо всех, будто ему не нужны реакция, одобрение, согласие или ответ. Я невольно подчинялась этому тону, следя за ним так, словно в конце пути мне откроется какая-то истина. И она открывалась – истина об океане. Ноги вязли в песке, я отставала, но не выпускала Гуштаву из поля зрения. Я еще не знала, как мне ко всему этому относиться – к волнам, пейзажам, природе. И это знание я получала от него. Он все это уважал, а я уважала его за способность все это оценить.

Он смотрел на океан, а я смотрела на него. Под козырьком русого чуба хмурились брови, образовывая между собой две глубокие морщины. Он не моргал, и я могла заметить, что океан был не снаружи, не там впереди, а прямо внутри его зеленых глаз. «Что это за человек?» – подумала я.

Гуштаву очнулся, вышел из безмолвного диалога со стихией и направился обратно к трейлеру. Нелсон толковал его действия как одобрение, что здесь мы продолжим урок. Небо темнело и капризничало, камыш беспокойно шуршал листьями, а мы все равно собирались серфить. Вопреки угрозам природы.

Я вообще не имела сил. Глаза закрывались от усталости, движения конечностей были вялыми. Не хотелось даже улыбаться. Когда Гуштаву рассадил нас вокруг себя, я увидела, что остальные ученики так же разбиты усталостью. Я не представляла, как все это вынесу, и приготовилась тренироваться не на жизнь, а на смерть.

Признаться в собственной слабости тренеру казалось страшным грехом. Помимо этого, как он мог мне помочь? Отрегулировать сумасшедшие волны? Это вряд ли. А волны-то были очень высокие. Мне тогда вообще все волны казались большими.

Инструктор рассказал нам, как сидеть на доске, как разворачивать ее, как преодолевать большие встречные волны, когда добираешься на лайн-ап. Вот, что я уяснила: чтобы проскочить над волной, а не получить ею прямо в лоб, надо принять позу лягушки в прыжке – расставить ноги в стороны и максимально оторвать грудь от доски. Если волна слишком большая, то нужно сделать «черепаху» или «эскиморол» – взять доску за нос, обязательно упираясь локтями перед собой, и перевернуться так, чтобы доска оказалась над тобой. Волна, по идее, должна пройти мимо, после чего надо перевернуться обратно и снова залезть на доску.