Я старалась крутиться около инструктора, чтобы тот почаще помогал мне. И он старался изо всех сил, но я была безнадежна. Руки одеревенели, связки бедра получили растяжение, ребра болели. Не знаю, был ли кто-то таким же неудачником, как я. Не было времени ни секунды взглянуть на кого-то другого. Гуштаву повторял одно и то же, я внимательно слушала, запоминала, обещала исправиться, но моя судьба на доске решалась за доли секунды, и я не успевала что-либо предпринять. Волны не собирались под меня подстраиваться и жевали меня, как могли. Гуштаву видел, что я больше похожа на мусор, плавающий на поверхности, чем на человека, готового бороться. Урок закончился. Инструктор взял мою доску и вынес ее на берег. Я очень не любила, когда за меня что-то делали, потому что это значило, что меня признали слабой. И глупость так думать затмила удовольствие от его внимания.

Гуштаву показал пальцем на мою ногу. Я опустила взгляд и увидела, что чем-то порезалась, идет кровь. Я побоялась, что он запретит мне заниматься дальше, поэтому сказала, что ничего не чувствую, и зарыла стопы в песок, чтобы смешать его с кровью.

Пока мы шли к трейлеру, нам удалось немного поговорить. Я едва успевала за ним по вязкому песку, но диалог меня держал, как на поводке. Я спросила Гуштаву, хотел бы он побывать в России, а он ответил вопросом: «Зачем?» Быстро сообразив, чем бы он мог у нас заняться, сказала, что у нас есть Балтийское море, где тоже можно заняться серфингом и показать мастер-класс. Мне показалось, что мое предложение слишком скучное, Гуштаву молчал. Откуда ни возьмись появилась оса и начала кружить вокруг него. Он отмахивался и вскрикивал, как дитя, а потом рассказал, что в детстве его ужалила оса, началась аллергия, он стал задыхаться, и у него остановилось сердце. Врач всадил ему укол прямо в сердце. Ярко представив этот эпизод его жизни, я будто побывала в его прошлом, будто все это время мы были знакомы. Зная меня несколько часов, Гуштаву общался со мной открыто и непредвзято. Он даже не знал, что я за человек, но доверял мне. Необъяснимое и необъятное чувство благодарности охватило меня. Благодарности за то, чего нельзя увидеть, съесть или потрогать. Как сложно устроены люди. Он не сказал ничего особенного, но на мгновение мне показалось, что нам даже не надо шевелить губами, чтобы поговорить.

Я забыла о неудачах в океане, о стыде, о размазанной по лицу косметике и неидеальной фигуре, об одежде и своем статусе в жизни. Гуштаву говорил не со всем этим, а с тем, что я так долго искала в себе – с тем «я», которое было помещено в это тело тридцать лет назад. Одурманенная новым ощущением, я с легкостью донесла доску до трейлера, забыв, что пару часов назад доска не умещалась подмышкой. Я не чувствовала усталости, будто это что-то физическое и незначительное. Андрей молчал и смотрел на горизонт точно так же, как я. Мне оставалось только догадываться, чувствовал ли он то же самое. А если чувствовал, то додумался ли почему. Но нам было страшно говорить, будто откроем рот, чувство вылетит, и мы снова впадем в свою спячку, которую считали жизнью.

В школе мне страшно захотелось сделать что-нибудь полезное. Я испытывала удовольствие без оглядки, впервые в жизни. И мне хотелось этим чувством поделиться, но я не знала как, поэтому перестирала много чужих футболок, но жажду сделать хорошее дело это утолило лишь на каплю в огромном океане страсти.

Когда все дела были закончены, я ощутила новое чувство: я не хотела уходить из школы ни на минуту, будто могла сделать больше, отдать себя во благо. Мне казалось это безумием и счастьем одновременно. Я действительно проснулась и теперь не знала, что мне делать с этим бодрствованием, чем заполнить каждое мгновение.