– Наверное, мне лучше посидеть наверху, чтобы вовремя опорожнять посуду, – сказал Стивен и, вооружившись книгой и свечными огарками, отправился на чердак. Грустно, должно быть, читать стихи под бульканье с шести сторон.

Мы перемыли тарелки, и Роуз с Топаз ушли в прачечную развернуть крашеные простыни. Отец молча сидел у камина, неподвижно глядя перед собой, – ждал, когда закончится дождь, чтобы вернуться в караульню. Мне вдруг стало страшно и горько: как я все-таки от него отдалилась… Тихо подойдя к креслу, я села на решетку, заговорила о погоде – и неожиданно поняла, что говорю с отцом, будто с незнакомцем. От огорчения я умолкла. В голову не приходило ни слова.

Спустя несколько минут отец сказал:

– Значит, Стивен нашел работу в Четырех Камнях…

Я кивнула, а он как-то странно на меня посмотрел и спросил, нравится ли мне Стивен.

– Конечно, – ответила я, – только стихи его… смущают.

– Расскажи ему, что тебе все известно о стихах. Что они чужие, – проговорил отец. – Ты сумеешь преподнести это правильно. Подтолкни его. Пусть напишет сам, хоть плохонькое. Только держись спокойно, никаких эмоций. Лучше чуть резко.

– Вряд ли ему понравится, – заметила я. – Резкость он примет за высокомерие. Ты ведь знаешь о его нежных чувствах ко мне.

– Потому и нужна капля резкости, – ответил он. – Если только… Разумеется, он красив, как Аполлон… Я рад, что его интересуешь ты, а не Роуз. – Наверное, вид у меня был крайне озадаченный, потому что отец вдруг улыбнулся. – Не забивай себе голову. С твоей рассудительностью ты сделаешь верный выбор интуитивно. Нет смысла просить совета у Топаз – она лишь обрадуется: все великолепно, все естественно. Возможно, так и есть. Кто знает, что из вас, девочки, выйдет…

Я вдруг поняла, о чем он.

– Хорошо, буду резкой. В пределах разумного, конечно.

Только отважусь ли я на такой разговор? Есть ли в нем необходимость? Увлечение Стивена ведь несерьезно, правда? Просто детская привязанность. Однако отец посеял в моей душе сомнения. Я теперь постоянно вспоминаю, каким странным голосом Стивен спрашивал меня о голоде. Тревожный знак, но… так приятно! Нет, довольно размышлений. Подобная чепуха меня не интересует – вот для Роуз самое то. Понятно, почему отец радовался, что Стивен увлечен мной, а не ею.

Из прачечной вернулась Топаз и поставила разогреваться утюги; отец сразу сменил тему – спросил, всю ли свою одежду я перекрасила в зеленый. Я ответила, что красить особенно было нечего.

– А длинных платьев у тебя нет?

– Ни одного, – призналась я (если смотреть правде в глаза, вряд ли у меня когда-нибудь появится взрослая одежда). – Но школьное платье еще держится, к тому же оно очень удобное.

– Надо перешить ей что-нибудь из моих, – сказала Топаз и вновь ушла в прачечную.

Я расстроилась: вдруг отец решит, будто я упрекаю его в скудости гардероба? И, спеша сменить тему, задала наибестактнейший вопрос:

– Как работа?

На его лице появилось отрешенное выражение.

– Ты уже взрослая, чтобы верить в сказки.

Конечно, я сглупила. Но раз терять нечего, отчего бы не зайти чуть дальше?

– Скажи честно… ты даже не пытаешься?

– Дорогая Кассандра… – Таким резким тоном он говорил крайне редко. – Я не писатель. Пора бы забыть этот миф. На платья я тебе не заработаю, запомни раз и навсегда.

Не проронив больше ни слова, отец поднялся из кресла и зашагал вверх по лестнице.

От злости на саму себя я разве что волосы не рвала: так испортить наш разговор! Первый за долгие месяцы!

Тут вошел Томас, мокрый как мышь. Я его предупредила, что лучше подняться через парадную лестницу, а не через спальню, и дала сухое белье (к счастью, успели все перегладить). Затем побежала наверх проведать Стивена.