Мы перелезли через разрушенную стену за садом и, пробежав по шаткому мосту через ров, очутились у подножия холма; отец объяснил, что это не естественный холм, а старинное земляное укрепление (с тех пор мы зовем холм насыпью). Здесь не было ни камней, ни руин, сплошь короткий ровный дерн. Путь к вершине преграждали несколько валов – внешних укреплений, за которыми расстилалось просторное травяное плато. На дальнем краю плато виднелась насыпь поменьше, круглая, идеально гладкая. Над ней и вздымалась шестидесятифутовая башня – черная громадина на фоне угасающего заката.

Ко входу в башню, на пятнадцать футов вверх, вели каменные ступени. Отец изо всех сил пытался открыть дверь, но безуспешно; внутрь в тот вечер заглянуть не удалось.

Мы прогулялись вокруг маленькой насыпи. Отец сказал, что она называется «мотт», а обширное травяное плато – «бейли», и вся эта часть гораздо старше замка со рвом.

Солнце село, поднялся ветер; в густеющих сумерках древние развалины казались мне уже не сказочными, а страшными. Отец, радостный и взволнованный, все говорил, говорил… А Роуз вдруг обронила:

– Наверное, в такой же башне жила старуха Демдайк из «Ланкаширских ведьм».

Сестра как-то зачитывала мне самые жуткие отрывки из этой книги – так напугала, что даже родители вмешались.

И тут снизу донесся странный, почти отчаянный зов матери. Схватив Роуз за руку, я воскликнула:

– Бежим! Маме страшно!

Да, я себя убеждала, что мчусь на помощь матери, хотя мне просто-напросто хотелось удрать подальше от зловещей насыпи с башней.

Отец сказал, что пойдем вместе. Перебравшись через валы, мы с сестрой взялись за руки и припустили вниз по склону, быстрее и быстрее – я даже подумала, не упадем ли?.. До самого замка страх не оставлял меня ни на секунду. Но мне нравилось. Да весь тот вечер был одновременно ужасным и прекрасным!

Мама сидела на пороге парадной двери, покачивая спящего Томаса.

– Правда, великолепно?! – вскричал отец. – Я куплю его! Пусть даже придется продать последнюю рубашку!

– Если таков мой крест, – отозвалась мама, – Господь даст мне сил его нести.

Отец, как ни странно, только расхохотался. До сих пор не пойму, шутила она или нет… Ее образ почти стерся из моего сознания. Вспоминаются слова, а звук голоса – нет. Помню согнутую фигурку на ступенях дома, помню затылок над спинкой автомобильного кресла, коричневый твидовый костюм, мягкую фетровую шляпу… Лица не помню. Совсем. Лишь фотография встает перед глазами.

Мы с мамой ушли в машину, а отец бродил по развалинам, пока окончательно не стемнело. Заметив его силуэт на крепостной стене у ворот, я чуть не ахнула: неужели и я там стояла? Даже в сумерках мне удалось рассмотреть золотистый цвет его волос и величественный профиль. Отец был худощав, но широкоплеч – словом, всегда выглядел внушительно.

От избытка эмоций обратно в Кингз-Крипт он мчал на бешеной скорости; меня, Роуз и Томаса непрерывно подбрасывало. Мама заметила, что на узкой дороге так гнать опасно. Отец сбросил газ до минимума, и автомобиль пополз словно черепаха. Мы с сестрой захохотали.

– Джеймс, всему есть мера, Томасу пора в постель.

Брат внезапно открыл глаза и, приподнявшись, пробормотал:

– Боже мой, ну конечно, пора!

Теперь смеялись все, даже мать.

На следующий день, наведя справки, отец отправился в Скоутни-Холл. Продать замок мистер Коттон не пожелал, но согласился на аренду в сорок лет.

– В доме можно делать все, что угодно! – с улыбкой объявил отец. – По мнению почтенного джентльмена, портить там нечего – куда уж хуже.

И отец постарался! Дом заметно похорошел: его побелили; в гостиной из-под восьми слоев обоев извлекли на свет божий первоначальную деревянную отделку; убрали самые страшные камины, подвесные потолки и перегородки в кухне. В планах значилось многое – подведение отопления, электричество, – но отец еще до начала ремонта истратил столько денег на антикварную мебель, что на остальном, по настоянию матери, решили экономить. Недостающее надеялись приобрести позже. Например, когда отец напишет новую книгу.