Впрочем, понять, о чем Романов думает было несложно. Несмотря на то, что говорил он много и на разные темы, всё сказанное им можно было уместить в одну фразу: «Во всех неприятностях виноваты женщины». Развивая мысль, поведал историю взаимоотношений Пушкина с Натальей Гончаровой, которую в качестве примера приводил всякий раз, когда хотел показать, до каких бед доводит поэтов любовь к ветреным красавицам. Подробно остановился на эпизоде, когда экипаж Натальи встретился Пушкину на дворцовой набережной, в то время как сам Пушкин вместе со своим секундантом Данзасом направлялся на Черную речку, и горько посетовал на то, что супруги, разъехавшись по разным сторонам дороги, не заметили друг друга.

– Такое, к сожалению, случается. Жена Пушкина, как известно, была близорука, а сам Александр Сергеевич, видимо, погруженный в тяжелые думы о предстоящей дуэли, смотрел в другую сторону.

Внезапно Нино приподнялась со стула. Выпрямилась и ласково погладила Романова по щеке.

Романов умолк. Увидев то, с каким напряжением она всматривалась в его лицо, ожидая ответной реакции, понял, что теперь у него есть только два пути. Один – сделать вид, будто ничего особенного не произошло, и как ни в чем не бывало продолжать рассказывать любовные истории поэтов. Другой – начать творить любовную историю самому.

Решив не обижать женщину, он осторожно взял ее за руку. Потянул на себя: раз, другой и на третий посадил себе на колени.

Нино дарила любовь с благодарностью существа, потерявшего последнюю надежду еще раз испытать это чувство. Уткнувшись Романову в ключицу, она то с придыханием говорила по-русски слова, смысл которых терялся в грузинских окончаниях, то вжималась в него, словно желала раствориться в нем, то лежала на его груди с закрытыми глазами и тяжело дышала.

Романов ласково гладил ее по голове, а сам думал о том, что ситуация, в которой оказался, крайне унизительна для него. Что это не она – он должен быть благодарен за нежность и ласку, он должен уткнуться губами в ее ключицу и с придыханием говорить о любви, словами, как кислотой, до последней косточки растворяя себя в ее теле.

«Только ведь ничего такого не хочется… Совсем… Вот если бы на ее месте оказалась Медея…»

Еще раз проведя ладонью по голове Нино, он представил себе, что гладит волосы другой грузинки, которая, как казалось, была искренне уверена в том, что кроме него нет в мире человека, способного бескорыстно помочь ей.

Нино приподнялась над диваном. Внимательно вглядываясь в лицо Романова, спросила: о чем он думает.

Романов отрицательно покачал головой: ни о чем. Помолчал несколько секунд и задал вопрос: когда, если не секрет, она в последний раз занималась любовью.

– Почему ты, Василий, спрашиваешь об этом? – забеспокоилась Нино. – Я что, дала повод? А впрочем…

Словно испугавшись того, что Василий и без ее подсказки, назовет правильный ответ, который в его устах мог прозвучать насмешливо и даже оскорбительно, назвала цифру восемь.

– Чего восемь? Месяцев или дней?

– Лет.

Романов присвистнул от удивления. И тут же торопливо извинился.

– Ничего, – сказала Нино. – Мне нечего стыдиться. Восемь лет я видела мужчин лишь сквозь решетку. Да и тех лучше бы не видеть вовсе.

– Ты сидела? – ахнул Романов.

Нино согласно кивнула.

Не зная, что сказать, Романов задумчиво почесал лоб, молча осмысливая гигантскую цифру восемь, тождественную в его понимании выражению «часть жизни».

– За что ты угодила в тюрьму?

Решив говорить правду до конца, раз уж начала ее говорить, Нино, нехотя, ответила:

– За то, что убила мужа.

Откинувшись на спинку кресла, Дашкевич молча разглядывал помощника Андрея Астраханцева – высокого безукоризненно одетого шатена тридцати лет, стоявшего чуть поодаль от советника Председателя правления банка Дмитрия Балахнина – лысого пожилого мужчины с вечно опущенными глазами, и пытался по их виду угадать цель визита. По тому, что они вошли вместе, сделал вывод: событие, которое собрало их, важное, и, судя по легкому возбуждению Астраханцева, возможно, даже не совсем плохое.