Только сейчас я понимаю, насколько этот рассказ был не случайным, и даже, в некотором смысле, оказался мистическим…

Вознесенская церковь на старом кладбище города Невьянска, где был похоронен мертворожденный младенец.

Рис. Ольги Бухтояровой

Позднее, когда я спросила своего духовника об участи мертворожденных младенцев, он привел мне в пример рассказ из книги «Душеполезное чтение» за 1866 год. Некая княгиня А. Ф. Г-на глубоко скорбела о своем мертворожденном младенце, постоянно размышляя о его участи. И вот во сне она увидела Крестителя Господня Иоанна, который в утешение сказал ей: «Не скорби о твоем мертворожденном; я – покровитель таковых младенцев». После этого видения княгиня совершенно успокоилась и принесла благодарение Богу и Его святому угоднику Иоанну («Душеполезное чтение», 1886 г.).

Далее рассказ будет излагаться отдельными частями, по мере моих личных переживаний и по ходу развития событий.

Мама вдруг начала плакать. Навзрыд. Мы думали, что она осознала всю безысходность своего состояния и теперь не может сдержать жалости к себе. «Она прощается, привыкает к мысли о своей смерти», – думала я.

Вот пришел батюшка. Он исповедовал и причастил маму, однако облегчения не наступало. Она часто погружалась в сон, почти ничего не ела и, просыпаясь, снова лила неудержимые слезы. Я никогда не видела, чтобы она так долго и безутешно страдала. Обрывки фраз, отражающие ее внутреннее состояние и мысли, слетали с ее искусанных губ:

– Я засыпаю и больше не проснусь. Буду спать вечным сном…

Это были ее первые слова перед тем, как она стала понимать, что покидает нас.

– Я вижу вас всех так, как будто я живая. Вы все сидите и плачете… Я буду спать без сна…

Душа-христианка уже видела гóрнее, а человеческое еще кричало: «Я не думала, что так быстро умру». Эти слова она произнесла вслух, с глубокой печалью.

А вскоре сказала:

– Я всех вас любила…

В печали она растворила свою любовь к нам и тоску о том, что не смогла отдать нам эту любовь всю без остатка.

Она умирает, но в ней – одна любовь. Она отдает ее нам. И хотела бы отдать еще больше: хотела быть защитой и опорой, хотела любить и быть необходимой. Но горькие слова живут в ней как бы сами по себе, и она говорит вдруг внезапно:

– А каким цветом будете гроб обивать?

Я не понимаю, о чем она спрашивает. Неужели догадалась о своем состоянии? Но ведь никогда раньше она об этом не говорила. Да и рано еще об этом говорить. Рано.

– А каким бы ты хотела?

– Синим.

Цветом Неба. Мы обе молчим. Я все-таки ничего не понимаю. Но она вдруг снова задает вопрос:

– Кто там умер? А почему плачут? Я слышу плач.

И далее:

– Поставьте чай-то. Скоро придут люди, напоите их чаем. Да накормите хорошенько людей-то.

Я подскочила к ней, думая, что она бредит. Но как человек может бредить о собственной смерти?

«А может быть, метастазы уже пошли в мозг?» – с ужасом спрашивала я сама себя. И сама же себе отвечала, в панике: «Ну и хорошо, пусть она лучше ничего не понимает». Но это было, конечно, малодушием с моей стороны. И если бы мама действительно была не в себе, то я никогда не смогла бы подготовить ее к исповеди и причастию. Но Господь миловал ее.

– Я любила вас всех, – снова проговорила она через некоторое время.

Она говорила обо всем в прошедшем времени, хотя была еще жива. Я поила ее травяным чаем и кормила с ложечки манной кашей. Мы словно поменялись местами: она была ребенком, а я – ее мамой.

– У нас была хорошая семья! Как я любила вас всех! – повторила она.

«Мамочка, что ты такое говоришь, ведь ты не умерла», – горько думала я, но сказать это вслух, конечно, не могла. Попросила лишь: