Да и Ладзински – никак не аристократическая фамилия; и как я сразу не догадалась, что это розыгрыш?

– Ясно, – вздохнула я.

Этот парень явно не хотел, чтобы его жалели. Отсюда и шуточки, и жизнерадостно-дружелюбный тон.

Некоторое время мы шли в неизвестном направлении по непонятной дороге в утомительном молчании. Мне надоело рассматривать вековые ели по сторонам и выискивать глазами белок, поэтому я спросила у своего попутчика:

– А откуда кличка? Это как у разбойников бывают, да?

Я бы в жизни не завела разговора со слугой. Но Щиц совершенно на слугу не походил. Не из-за уродства, а просто… слишком вольно он себя держал. Как равный.

– Это как у собаки, – охотно отозвался Щиц. – Подзывать удобно.

Мне еще никогда не было так неловко. Я, кажется, покраснела до кончиков ушей.

– Ясно…

– Да ты не старайся так, – фыркнул Щиц, – сейчас дойдем до общаги, я вещи занесу, и распрощаемся, больше моей кривой рожи и не увидишь.

– Я вовсе…

Мне стало отчаянно стыдно.

Я заметила, что он слегка припадает на правую ногу. С каждым шагом все сильнее. Вряд ли он примет предложение передохнуть, но…

Продолжать отводить глаза будет как-то неправильно, вот что я подумала. Все-таки ни один нищий и прокаженный не заводил со мной приятельского разговора и не нес мой сундук. Ни один нищий не спасал от одиночества на заре моей самостоятельной жизни.

Я глубоко вздохнула, как перед прыжком в холодную воду, и наконец посмотрела на его лицо. Едва сдержала вздох облегчения: нормальное было лицо. Ни заячьей губы, ни косоглазия. Оно не было перекошено или обезображено ожогом или родимым пятном.

Щиц казался чуть постарше меня. У него были умные серые глаза, самую чуточку чуть длинноватый нос и тонкие губы, искривленные в усмешке. Не писаный красавец, конечно, но и не урод тоже.

Ну, если забыть про изуродованное тело.

– Ну-ну, – ухмыльнулся он. – Платье вроде далеко-о-о не крестьянское, а краснеешь ну точь-в-точь селяночка в город в первый раз приехала. Бросай это дело: тут целый курятник отъявленных стерв, заклюют.

Общался он вольно. Слишком вольно для слуги, но слишком просто для человека благородного происхождения.

– А можно спросить?

– Ну?

– А что будет после… «общаги»?

– Заселишься. Может, с соседкой… но, знаешь, я неплохо гадаю по крою платья и отделке сундука, и сейчас мой третий глаз подсказывает… Ну, пожалуй, поставлю единственный выходной на то, что тебя поселят одну в очень недурной комнате. А жаль.

– Почему?

– Подружка бы тебе очень пригодилась, – пояснил Щиц. – Никто не любит одиночек из недурных комнат. Ты хоть что-нибудь умеешь, а?

– Отравила кухарку… – призналась я после долгой паузы.

– и?..

– Ну и поехала сюда.

– О! – глубокомысленно изрек Щиц. – Ну, может, свезет еще.

– А ты и вправду раб?

– Да, пожизненный. Кто-то таскал латук с личного огородика директрисы, иногда прихватывал цветную капусту и салат. А поймали меня… – он рассеянно потер запястье и едва успел снова подхватить сундук.

– А разве за это могут…

– У ведьм много древних прав. И они с удовольствием их поминают человеку, опозорившему их перед королевской комиссией. Это очень опасное место, э-э-э…

– Елания.

– Елания. Тут и душу можно потерять. Особенно, если краснеть на каждом шагу и слушать все, что болтает тебе первый встречный, – Щиц вдруг снова заговорил излишне жизнерадостным тоном. – А-а-а вот твоя общага. Ты иди вон в ту будочку, получай ключи, а я занесу твой сундук.

– Я еще тебя увижу?

Прозвучало двусмысленно, но я почему-то подумала, что Щиц поймет правильно, действительно не стал шутить своих шуточек.

– Ну, конечно, без проблем. Зови, если что. И… Придумай себе другое имя. Не разбрасывайся настоящим, хорошо?