– Папочка, – еле слышно произнесла Сесили, а потом закрыла глаза и заснула.

– Я заеду завтра, – быстро проговорила я, открывая перед Мэттом входную дверь. – Или на неделе… или в любое другое время. Прошу тебя, обязательно сообщи нам, чем мы можем помочь. – В одну секунду я снова переключилась на режим планирования. Мэтту и Сесили потребуется поддержка. Много поддержки. Нужно будет все организовать – похороны, прощальную церемонию, если Дженни будет погребена в Калифорнии, поближе к родственникам. (Будет ли она погребена? У нас никогда не заходил разговор об этом.) Я могла бы помочь с организацией перелета. Нужно было сообщить эту ужасную новость друзьям и знакомым. В конечном счете, будет поток писем по электронной почте и комментариев в социальных сетях, на которые придется отвечать.

Едва Мэтт ступил за порог, как я добавила:

– Мэтт? Что ты имел в виду под «серьезными проблемами»?

Он повернулся ко мне вместе с Сесили, по-прежнему сжавшейся у него на руках.

– Ты правда не знаешь?

Я покачала головой.

– Это была передозировка.

– Что ты сказал? – Мои мысли снова приняли то же направление, с которого только что свернули. Неужели она покончила жизнь самоубийством? Нет, это все-таки невозможно. Не стала ли она опять принимать транквилизаторы?

Мэтт поднял вверх палец. Потом он понес Сесили к машине, устроил ее на заднем сиденье и тихо закрыл дверь. В отблеске уличных фонарей я видела, что Сесили, все еще спящая, повалилась на бок.

Засунув руки в карманы и ссутулившись, Мэтт направился обратно ко мне. Потом, вскинув голову, он посмотрел мне в лицо и сказал:

– У Дженни передозировка обезболивающих.

Я отпрянула, словно он ударил меня.

– Она не принимала обезболивающие.

– Принимала, – сказал он. – Их выписали от эндометриоза. И она проглотила их слишком много.

– Я не понимаю. Я думала… я думала, что гормоны, которые она принимала, помогли ей. Она говорила, что чувствует себя лучше.

Он медленно покачал головой.

– Ненамного лучше. Или, возможно, она пыталась унять боль совсем другого рода.

Земля ушла у меня из-под ног.

– Что ты имеешь в виду?

Мэтт зажмурился. Открыв глаза, он заморгал.

– Так об этом она тебе тоже не говорила?

– Нет, – прошептала я.

Мэтт поднял глаза к небу, оно было темным и облачным.

– Наш брак был катастрофой. Так продолжалось уже несколько лет, но Дженни не призналась бы в этом ни единой душе. А я, вместо того чтобы сказать ей, что нам нужно посмотреть в лицо реальности и решить наши проблемы, я просто уезжал из дома. – Из его груди вырвалось сдавленное рыдание. – Теперь она мертва.

После ухода Мэтта я в два глотка выпила еще один бокал вина. Потом рассказала Санджею о том, что сказал Мэтт, и, убежав в ванную, расплакалась, включив воду, чтобы не разбудить детей и никоим образом не дать понять Санджею, что он должен прийти и успокоить меня. Он бы успокоил. В этот момент мне не хотелось, чтобы кто бы то ни было прикасался ко мне или заговаривал со мной. Я хотела остаться в том состоянии, в котором пребывала: в одиночестве.

Выплакавшись и исчерпав себя, я потащилась в спальню, бросила платье на пол и забралась в кровать в бюстгальтере и трусиках. Санджей, который уже переложил Стиви обратно в ее комнату, лежал неподвижно, вытянув руки вдоль тела.

– Я правда представить себе не могу, – сказал он.

– Да, я тоже. – Я просто пыталась говорить бесстрастно, но слова, словно дротики, срывались у меня с губ, со злостью рассекая воздух.

Не рано ли начинать кружить по стадиям скорби? Не говоря уже о том, насколько неуместна злость при такой трагичности ситуации?

Но я