. К нему приезжали люди со всего СССР. Он лечил в том числе и партийную номенклатуру, включая представителей самых-самых-самых верхов, которые специально приезжали из Москвы в Кисловодск лечиться. Но при этом он никогда и вполне сознательно не был членом партии, что в его положении было очень странно. Членство в партии открывало куда большие перспективы во всех отношениях, в том числе и материальном. Но это была принципиальная позиция. Было понятно, что у него какие-то свои счеты с советской властью, что он вовсе не собирается идеологически и содержательно с ней сливаться.

В наши бытовые семейные разговоры иногда просачивались такие вещи, из которых можно было сделать вывод, что у него есть свое какое-то особое мнение по поводу происходящего, хотя он не спешит им с кем-то делиться. Но, естественно, мы, дети, чувствовали, что есть какие-то вещи недоговоренные. Мои родители были людьми, которые умели держать язык за зубами, даже когда, казалось бы, на дворе была вроде почти свобода, почти мирное небо над головой. Например, о том, что наш дед участвовал в Белом движении, за что, собственно, и поплатилась вся его семья, мы узнали только в начале двухтысячных годов. Страх того, что эта информация может негативно повлиять на семью, жил очень глубоко.

Это то, что касалось внешней, формальной стороны. А если посмотреть изнутри, то дело, видимо, было еще и в том, что я по природе был легко обучаем. Просто любил учиться. Поскольку мама работала в школе, у меня всегда была возможность немножко опережать программу. Мне было интересно не столько то, что мы проходили в тот момент, сколько то, что в программу не входило. Одно время я был полностью поглощен изучением биологии. Дома стоял микроскоп, я читал запоем разные книжки с описанием того, что и как происходит в природе. Это было классе в пятом-шестом. Можно сказать, что тогда я всю программу средней школы по биологии туда-обратно прошел. В пределах школьной программы, даже с некоторым заделом вперед, все было понятно. То же самое было с физикой, химией, какими-то другими предметами. Короче говоря, я был увлекающейся натурой, которой нравился сам процесс обучения.

Одно время я уже решил было серьезно заниматься физикой, закончить институт, стать инженером и пойти на завод – мне нравился такой классический путь. Потом это отпало, стало скучно.

Ольга Андреева. Какой выбор вы все-таки сделали?

Протоиерей Павел Великанов. Я тогда учился в художественной школе, и мне очень нравилось рисовать. И в конце концов я понял, что из всего многообразия направлений, которыми мне хотелось бы заниматься в жизни, самым привлекательным стало направление художественное.

Наверно, наиболее сильный первичный религиозный импульс я пережил, когда начал писать пейзажи. Кисловодск – это потрясающее место в смысле ландшафта и природы. Это горы, это удивительное небо, удивительное состояние окружающего мира. И когда ты глубоко пропитываешься тем, что видишь, ты начинаешь это изображать. Что художник пытается донести? Он пытается донести не ту красоту, которую он видит; он пытается рассказать о своем переживании, о том личном, что его зацепило. Он может это изменить, приукрасить, немножко скорректировать – он же не фотограф. Но он пытается вложить душу, донести это чувство до того, кто на это будет смотреть. Дело даже не в том, что кто-то вообще на это будет смотреть. Это какой-то удивительный диалог, разговор между тобою и природой.

И этот разговор есть своего рода активная медитация с кисточкой в руках. Ты как бы пытаешься продраться сквозь эти внешние зримые образы, сквозь эти внешние знаки к чему-то такому, что имеет абсолютную ценность, что первично. К тому самому «гласу хлада тонка»