Пауль, конечно же, наплевав на любые запреты, отправился в центр Берлина, чтобы все увидеть своими глазами. И вид живого огненного змея, что извивается по замершим в тревожном молчании улицам, впечатался в память. Триумфальная, всесокрушающая мощь победителей расходится от этих людей. Бедно одетые, с фанатичным блеском в глазах… Лозунг, запечатленный на штандартах – «Германия, пробудись!» повторяется вновь и вновь, перемежаемый бесконечными криками «Хайль!»

Штурмовую колонну встречал на балконе своей новой резиденции сам рейхсканцлер. Пауль и его увидел – стоящим неподвижно, рука поднята в приветственном жесте. Штурмовики при виде Гитлера и вовсе взбесились. Все вокруг орут что-то восторженное. И ждут, что начнется нечто новое, невиданное ранее. Как будто Германия и впрямь проснется от неприятного, тяжелого сна – и сама удивится, что нищета и разруха вообще могли ей привидеться.

Дома Пауль оказался глубокой ночью. И, конечно, в первую очередь свел очередное знакомство с солдатским ремнем. Тетушка Гретхен в этот раз орудовала им с особым тщанием. Но несравнимо более страшное и потрясающее открытие принес следующий день. Оказывается, необходимость идти в школу никуда не делась. Хуже того – в школе ждут все те же старые добрые знакомые: математика, английский, геометрия, география. Полный набор. А он-то ждал…

Отойдя от дома на приличное расстояние и убедившись, что тетушка из окна уже не сможет его разглядеть, Пауль вытащил из ранца коробок и последнюю из оставшихся сигарет. Сломал две спички, пока прикуривал, но, наконец, с удовольствием затянулся. Не зря все-таки говорят, что политики только и делают, что врут. Вот и Гитлер из тех же. Обещал перемен, а где они, эти перемены? Ровным счетом ничего нового. Распустили Рейхстаг? И при Гинденбурге его распускали разок. Приняли новый декрет «О защите немецкого народа»? Так правители только тем и занимаются, что принимают всякие декреты да указы. Дядюшка Вилли, правда, сильно недоволен. Даже бросил в сердцах, что Гитлер, не иначе, собрался вбить свободной прессе гвоздь в голову. Паулю образное выражение жуть как понравилось, но разве ж недовольство дяди новой властью можно считать значимой переменой? Школа все та же, и старая фрау Вебер опять будет распекать за невыученный урок. На кой черт ему этот английский? Мрачные размышления нарушило появление Фрица. Товарищ бежит в его сторону. Глаза вытаращены, шапка съехала в сторону.

– Блау! Ты уже в курсе?! Очуметь, да?!

– Чего такое?

– Коммунисты сожгли Рейхстаг!

– Да ладно? – Недоверчиво переспросил Пауль.

– Я тебе говорю! Вчера ночью красные террористы подожгли.

– А ты откуда знаешь?

– Да батя вчера вместе с остальными что-то там охранял неподалеку. И вдруг – бам! Зарево на полнеба! Все вокруг бегают, никто ничего не понимает! Рейхстаг в огне! Вокруг светло, как днем, а над крышами столб дыма! Да такой чернющий, что аж ночью видно!

Фриц размахивает руками, явно подражая ошеломленному зрелищем родителю. А Пауль в очередной раз ощутил укол не то зависти, не то грусти. Был бы жив его отец, он бы, может, точно также ему все рассказывал.

– Ну ее к черту, эту школу. Пошли Рейхстаг смотреть!

Пауль какое-то время колебался. Со времени последней взбучки от тетушки времени прошло – всего ничего. Если он опять попадется, жди беды. Но любопытство живо уложило опасения на лопатки.

Сели на идущий по Мюллерштрассе трамвай. Странное дело, но люди в салоне погружены в собственные мысли и вовсе не выглядят встревоженными или взбудораженными. Сонно клюет носом пожилой господин в обветшалом пальто, несколько рабочих обсуждают какие-то бытовые дела, на них с осуждением смотрит строгая фрау, чем-то неуловимо напоминающая тетушку Гретхен. На одной из остановок пришлось соскочить, потому что внутрь зашли контролеры. Один из них крикнул что-то в вдогонку улизнувшим безбилетникам, но не погнался.