Отец в обычной жизни был человеком скромным, многажды жизнью уже битым и очень осторожным, а тут что-то случилось, стал грозить… Он заставил солдат заполнить катер ранеными под завязку, и тот отвалил к другому берегу Невы, виляя между вспенивающими воду разрывами немецких снарядов.
Встретились им на этом берегу и остатки роты капитана Дерзияна, человек 50. Земляк! Но не до расспросов было. Несмотря на ситуацию, капитан был бодр активен и организовал отход к железнодорожному мосту. Капитан сказал, что мост уже взорван нашими сапёрами, но через дыру переброшены доски – может повезёт… И лишь на миг встретившись глазами с отцом, сощурившись, усмехнулся, сказав: «Эх, где же наша солнечная Армения?!» Все кто остался в живых, подхватывая раненых побежали к мосту. Пока поднимались по насыпи, немецкий пулемёт изрешетил отцу полы шинели (он потом всю войну таскал её, наотрез отказываясь менять на новую). Иногда я думаю: ну возьми этот пулемётчик на миллиметр выше, и не было б ни отца, а значит меня и не писал бы я этот рассказ… Что это: случай? Провидение?.. танец Шивы?.. Таких моментов в жизни отца, когда надо было сходу попасть в игольное ушко судьбы, ведущее от смерти к жизни было множество… будто судьба хранила, может, чтобы по максимуму раскрутить перед ним свиток человеческих зверств и мучений…
Потом бег через мост, да ещё пытались удерживать раненых. Доски шатались под сапогами, и то и дело срывался кто-нибудь вниз, с криком летел, развевалась длиннополая шинель, чтоб навсегда уйти в суровые Невские воды. И высоты отец боялся, как большинство, а тут прошёл – как: неведомо…
И помнил отец тот миг, когда поразило безразличное спокойствие и живописность северной природы к тому, что творили меж собой люди: медленно плывущие облака по синему небу, стекло воды, жёлтая плакучая листва на берегу…
Добравшись до лесочка на другом берегу, где телеги ждали раненых, рухнул на землю и проспал сутки. А как только проснулся – к особисту: «Был приказ отступать?» – «Был…» Судьба его хранила до конца войны, даже не ранило, а может прошитая пулями шинель?..
Свет в окне
В детстве я всегда с нетерпением ожидал Нового года. Мы жили в двухэтажном доме напротив больницы, где работал отец. Уже запустили в космос Белку и Стрелку, и шаловливые мордочки лаек глядели с обложки «Огонька». Я любил играть облигациями, которыми родители получали часть зарплаты, а Таллин еще не взял на буксир безликие пятиэтажки Мустамяэ, и его готический силуэт не взломали прямоугольники небоскребов «Виру» и «Олимпии».
В новогоднюю ночь Дед Мороз всегда приносил мне подарки, странным образом совпадавшие с моим «Хочу, хочу», громко звучавшим в «Детском мире» накануне праздника (мама уверяла, что у нее не хватает денег, и покупала какой-нибудь пустяк мне в утешение). Но это повторяющееся совпадение не казалось удивительным: Дедушка Мороз должен был догадаться о моем желании – это было также естественно, как сказка с добрым концом. Не было странным и то, что Дед Мороз в голубой шубе и с белой ватной бородой говорил нарочито басистым, но очень знакомым голосом и приход его всегда совпадал с отлучкой мамы к соседям по какому-то крайне неотложному делу. Мир взрослых был высоким и незыблемым, каждое слово их являлось истиной или тайной.
Незадолго до праздника в углу большой комнаты поселялась елка, небольно, дружески покалывающая любопытные пальцы. На всем белом свете не было ничего прекраснее и таинственнее хрупкого блеска игрушек среди вознесения дремучих ветвей.
Отец укрывал пол и крестовину под елкой пушистой ватой и начинал мастерить из бумаги домик с окошком. Между широкими кистями происходило с простой бумагой что-то непонятно сложное. Змеились под смуглой кожей вены сильных и ловких рук хирурга, сверкали ножницы, хрустели листы. Как я завидовал его умению строить домик! В стене он прорезал ячеистое крестьянское окошко, помещал свое творение среди ватных сугробов под нависшей тяжелой зеленью хвои, проводил в него лампочку от батарейки, и домик среди снегов мгновенно оживал, радостно вспыхивая квадратиками окна.