– У нее все отлично, – добавляю я. – У нас обеих.

Папа делает ко мне шаг и кладет руку на плечо.

– А летом Нора собирается в Европу. В творческое путешествие, – сообщает он Тине. Странно, что она до сих пор об этом не знает. – Напомни еще раз, какие города ты посетишь?

– Париж, Брюссель, потом три недели проведу в Обществе молодых художников графства Донегол, а после Флоренция, Лондон и домой, – перечисляю я.

– Общество художников! – практически взвизгивает Тина. – Нора, это же такое важное событие!

Теперь она мне нравится чуть больше.

Папа сжимает мое плечо.

– У тебя в мизинце таланта больше, чем во мне целиком. Это все гены Роберта Паркера.

В эту минуту Тину за локоть тянет какая-то особа в платье, похожем на купол цирка. Они визжат и обнимаются, а папа бросает на меня красноречивый взгляд «Ох уж эти женщины!». Мы обмениваемся улыбками и больше не говорим о маме, потому что оба понимаем, что у него сейчас своих забот хватает: надо порезать торт, сказать речь и переехать из Чикаго в Аризону.

Теперь ему больше не нужно беспокоиться о страдающей после развода женщине, которая только что стала исключительно моей проблемой.

– ГОВОРЮ ТЕБЕ, в Европе никто не носит джинсы.

– Что?

Лена поднимает пару джинсов-бойфрендов, которые я целых пять секунд складывала, и отбрасывает в сторону.

– Так сказала моя сестра, которая училась в Барселоне.

Накручивая зеленую прядь волос на палец, я несколько секунд смотрю на забитый уже под завязку чемодан, лежащий на ковре.

– Ладно. Тогда что они носят?

– Не знаю, – отвечает Лена. – Леггинсы? Юбки? Да, наверно, юбки. Там все выглядят моднее. Если не будешь носить туфли на каблуках и свитер, то они сразу поймут, что ты туристка. Или шарф! В Европе люди носят шарфы!

– Но у меня нет шарфа. Как насчет этого? – Я показываю ей свои кроссовки «Нью Бэланс». – Может, мне просто не брать спортивную обувь?

Я передаю их Лене. Та по какой-то непонятной мне причине обнюхивает их.

– А у тебя есть кроссовки… ну… посимпатичнее?

Я встаю, и от долгого сидения на полу у меня хрустят колени. Ведь я пыталась впихнуть половину шкафа в двадцатидюймовый чемодан. «У европейских авиакомпаний другие ограничения на провоз ручной клади», – со знающим видом заявила Лена.

– А эти?

С нижней полки шкафа я извлекаю свои Вэнсы. Они все расписаны несмываемыми маркерами. Почему-то в средней школе считалось, что исписанные строчками из поп-панковых песен кроссовки – это круто и модно. Словно питчер в софтболе, я замахиваюсь ботинком и со всего маху швыряю его в Лену.

– Ай!

– Да ладно, я знаю, что тебе не больно.

Подруга потирает невидимую шишку на руке.

– Немного больно. – Но тут же забывает о боли, как только замечает фразу на белой резиновой подошве. – Боже мой! «И ты звонишь мне вновь нарушить мой покой?» Это откуда? «Скрипт»?

Я забираю у нее кроссовку и пытаюсь уложить пару вдоль боковой стенки чемодана. Мне это удается только после того, как я перекладываю плащ.

– Ты же прекрасно знаешь, что это Тейлор Свифт. – И начинаю петь чуть громче нужного, придавая своему голосу притворное беспокойство и усиливая произношение: – «И ты звонишь мне вновь нарушить мой покой? Ты что-то там, лишь бы быть честным пред собой».

– «Так жесток», – подсказывает Лена.

– Ха! Я же говорила, что знаешь! Даже не притворяйся, что не пыталась отрезать себе челку, как у Тейлор.

Лена плюхается на живот.

– Боже мой, я думаю, что Ник отстриг себе волосы в прошлом году, потому что у него была самая ужасная прическа на свете. Погоди, сейчас найду фотографию.

Не успеваю я произнести хоть слово, как она уже достает из заднего кармана телефон. Пролистывает в «Фейсбуке» несколько старых фотографий Ника. Я видела их десятки раз: размытые снимки, где он в поло Холлистер с той самой уродливой прической, неровной на лбу и не скрывающей следы подростковых прыщей на лице.