Что-то в этом роде приходит в голову, когда радио в машине в очередной раз рассказывает, как женщины неправильно ведут себя на дороге (наши женщины на нашей же дороге, конечно). «Им управление транспортным средством доверили, они права и машинку эту у мужа выпрашивали, так вели бы себя соответственно!». Ну, кто-то, возможно, и выпрашивал. А кто-то горбом зарабатывал на «эту машинку», в глубине души считая право ее водить честью, привилегией, подтверждением того, что мы «не хуже». А ведь водить машину – это работа, притом тяжелая. Утром в офис, потом свозить ребенка «на спорт», заехать за продуктами, заправиться, забрать дитятко и успеть домой до того, как во дворе уже не припаркуешься, – сплошь обязанности, сплошь маленькие городские проблемы. Символическое «разрешение» делать то же, что мужчины, кажется завоеванием – и к черту расходы, нервы и потерянное в пробках время! Как, однако, легко нас «припахивать», играя на страстном желании доказать, что мы «не хуже»…

Ну ладно, может и не было в Америке никакого такого «заговора», но в переносном смысле – все равно был, и везде: понятно же, что на упрямом желании женщины кому-то что-то доказать можно построить не одну электростанцию, а практичные «энергетики» всегда найдутся.

Тогда, в американские шестидесятые, очертания будущих системных последствий «гендерной революции» еще не были видны, а кураж захлестывал, а цель казалась такой понятной: никогда не жить так, как жила моя мать! В восхитительном ироничном эссе «Мы проиграли, сестра» Евгения Пищикова пишет: «… в 1967-м, когда „мир сошел с ума“, первое, что сделали феминистки, – вывалили на газон перед Белым домом грузовик кокетливых домашних фартуков. Сейчас, через сорок лет после тех событий, результаты революции описываются таким образом: американки вырвались из „клаустрофобного брака“, с „принудительным материнством“ и „вынужденным целомудрием“. /…/ Ведь проблема-то была не из придуманных – до сих пор американскую женщину преследует страшный призрак материнского фартука: „В сто раз лучше тяжело работать, чем жить в тяжелом браке“. Ну, русские женщины умеют делать и то и другое одновременно – у нас вот такие получились результаты революции»[6].

Переосмысление последствий этой истории составила часть современной западной реальности, которая уже – путем естественного эксперимента – узнала, что ни громы и молнии на головы мужчин-угнетателей, ни самостоятельное ведение дел, ни наличие престижной профессии, ни социальная успешность – не гарантия счастья. Что, разумеется, не означает его наличия в традиционной модели семьи и брака, растворения в детях и внуках. А означает, видимо, что простые и массовые рецепты – всегда иллюзия.

И поразительно, как мало мы об этом знаем. Притом знание наше основано на самых карикатурных примерах. Вроде какой-нибудь случайной конференции под Москвой, где американские феминистки всерьез, что называется, из тяжелых орудий, распекали российских женщин за пользование косметикой «в угоду угнетателям». Или вроде довольно распространенного наблюдения про то, что «этим» ни дверь открыть нельзя, ни чемодан поднести. За что, разумеется, другие женщины на них очень сердиты – и так-то насчет чемодана не допросишься, а уж с этой «новой нормой»…

Заметили ли вы, что всякое движение, ставящее под сомнение привычные правила, всегда в своем авангарде густо заселено людьми энергичными, красноречивыми и… как бы это выразиться… не совсем приятными в обращении? А иначе и быть не может: для того чтобы поставить под вопрос устройство мира, надо быть в состоянии этому миру противостоять, а такое занятие не для «душечек». «Душечки» собирают результаты изменений через 15–20 лет и даже не задумываются о том, откуда они взялись. Но это я так, к слову.