Так я тогда думал.

Вход по эту сторону тоннеля можно было задвинуть чем-нибудь тяжелым. С замком и засовом, навроде всего того богатства, которым обыкновенно запирают канализации.

Вуаля!

Мой личный маленький курьер раз в неделю привозил мне семена ололиуков. Не бог весть что, конечно, но в сочетании со старым добрым белым вином, они, тем не менее, давали весьма сносный эффект с обязательными пространственными искажениями и шестичасовыми трипами по замкнутыми и закольцованным пространствам, надиктованным Тибетской книгой мёртвых. Копать под наркотой было сущим наказанием, потому как на каждое удачное погружение лопаты в грунт приходился десяток буддистских чертей, прущих в комнату с обратной стороны. Приходилось прибивать их тапком. И судорожно бормотать извиняющееся «…Ом Мани Падме…».

Как показало время, идея была глупой и неисполнимой. Простое вычитание из жизни трех с половиной недель.

Провиант в моем леднике стремительно сокращался, а вероятность мучительной голодной смерти – иначе – все возрастала.

Однажды я просто вышел из дома и короткими перебежками добрался до продуктовой лавки на углу улицы. На воле шел дождь, бесновались громы и молнии; на мне был плотный черный котелок, надежно скрытый от капель воды широкими куполом зонта. Я купил батон колбасы, хлеб, упаковку чая и маленькую порцию темного эля.

Антураж дома, тем временем, пополнился неравномерными кучками земли и внушительных размеров могилкой полтора на два, аккурат между комнатами. Чуть позже она сыграла определенную роль в моей жизни – я хоронил в ней кошек.

Пока же все это меня мало интересовало: замысленный тоннель отныне пролегал в теплом перегное моих собственных мозгов.

– Не мели чепухи, Начо. Тебя не пустили в рай, а для растопки ты слишком тщедушен. Теперь валандайся по планете, на которой никому и никогда до тебя не было никакого дела…

– Я не успел их придумать, Суфьян, ты же знаешь: большая гонка за крохотной пригоршней долларов. А вся эта мишура с рогами и нимбами никогда не выходила за пределы наших твердолобых голов,… что, в некотором роде, делало ее более реальной, чем этот большой безумный мир. Особенно в пору обострения массовой шизофрении. Все твои помойки вместе взятые могли бы послужить чудеснейшим конструктором для твоих же кущ, но и ты тоже, как я погляжу, не особо торопишься со строительством благородного посмертия. Хотя, кому, как ни тебе, стоило бы озадачиться этим в первую очередь?

Окончив с горем пополам свои университеты – экстерном, уместившимся в затянувшиеся промежутки между беспамятством и настойчивым до одержимости посещением психотерапевтов – я вдруг оказался один на один с Великим Голодом. Ко всему на свете: к самой жизни, к свободе перемещений, общения, секса. К свободе вообще. Заблудившись в беспамятстве на кратком отрезке пути от опьянения вседозволенностью до почти что старческого домоседства, я умудрился упустить что-то крайне важное, какую-то маленькую и бесплотную драгоценность, обыкновенно появляющуюся в человеческой жизни так просто, по собственному желанию, как простая межа, столбик на очередном повороте проселочной дороги.

Мне кажется, она называется прошлым.

В конце концов, мне удалось заключить краткую мировую со всеми моими приступами разом. Отныне они размещались в небольших часовых кармашках, разбросанных тут и там по полотнищу дня, оставляя достаточное количество времени на мою обыденность. Выбор оставался за приступами, обыкновенно варьировался, согласно прихотливой логике так и не случившегося безумия, и на первых порах был достаточно непредсказуемым.