Рыжего такого, конопатого, тощего и насупленного. А ещё явно задумавшего слинять, но угроза в виде степлера, зажатого в моих пальцах была отнюдь не двусмысленной.

– А во-вторых, – на этой фразе группа поддержки известного школьного хулигана Ваньки Барсаева дружно сделала ноги, оставив его один на один со страшной карой в моём скромном лице. – А во-вторых, совок и веник в углу, мяч верну, когда все уберешь. Задача ясна?

– Так точно, Ксения Игоревна, – всё так же насуплено и недовольно протянул Барсаев. И почесал нос, уточнив. – А это… А ругаться будете?

– А поможет? – я задумчиво постучала кончиком ручки по подбородку, разглядывая одного из своих самых проблемных учеников.

Иван Сергеевич Барсаев был пятнадцати лет отроду, доблестно скакал с тройки на двойку, имел четверку по пению и пять по физкультуре и трудам. Но при всем при этом не вылезал с советов профилактики и с заседаний комиссии по делам несовершеннолетних, числился в паре сводок в отделении полиции и был безмерно талантлив.

Хотя не там, где надо бы. Впрочем, в одном Ванька был просто потрясающе гениален: в умении заболтать всех и вся. А ещё он обладал убойным обаянием и злиться на него не получалось у всего педколлектива, включая сурового директора и завхоза.

– Я это… Я, правда, случайно, – Барсаев тяжело вздохнул, скрестив руки на груди. Ещё и ногой шаркнул, в потрепанных кедах на босу ногу.

– Барсаев, совок и веник сами себя не возьмут, – я вздохнула, тепло улыбнувшись этому воробью. Такой же нахохлившийся и ждущий подвоха ото всех. – И помни, попытка сачковать с твоей стороны…

– Будет караться вашим боевым степлером, ага, – хохотнул этот шкет. И, бурча что-то себе под нос, принялся собирать остатки бедной вазы. – Ксения Игоревна, а вы это… Откуда у вас такая меткость-то?

– Тяжелое детство, деревянные игрушки, Барсаев, – хмыкнув, я снова принялась листать ежедневник, намереваясь заняться тяжелой, но любимой работой. Вот только кто б мне дал?

Дверь в класс с грохотом распахнулась, явив мне запыхавшуюся, раскрасневшуюся Ленку. Та протараторила, прижимая руку к груди:

– Ксю, ты чего расселась?! Вперёд, спектакль через пять минут начнётся!

– Твою ж…

Похватав со стола всё, что было необходимо, я вылетела следом за подругой. Махнув рукой и на удивленно хлопающего глазами Барсаева, и на настырные мысли о собственном соседе. Поверьте, куда больше меня сейчас занимал вопрос, просохли ли те самые злополучные кустики, которые я рисовала два дня подряд…

И куда делся нос Буратино, чёрт возьми?! Эх, тяжела учительская доля…

Ксения Шолохова

Лето – это тайная фантазия любого уважающего себя педагога.

Даже если он только-только закончил пединститут и ещё ни разу не участвовал в ГИА. Страшный зверь расшифровывался как «государственная итоговая аттестация», и голова от неё начинала болеть с сентября по июнь включительно.

И то не факт, что к июлю отпустит, ага.

Впрочем, у лета было ещё два исключительно положительных момента. Во-первых, отпуск в количестве целых пятидесяти шести календарных дней. А во-вторых – тишина. Да-да, вы не ослышались. Та самая, блаженная и непередаваемая тишина. В голове, электронной почте и телефоне. Никаких тебе звонков под вечер или с самого утра, в будни и выходной, срочных вызовов в суд или полицию. Никаких родительских собраний, производственных совещаний, «оперативок», семинаров и повышений квалификации или, упаси боже, конкурсов профмастерства.

Про открытые мероприятия и многочисленные олимпиады школьников я вообще молчу. И если кто-то думает, что вся работа педагога в современной российской школе сводится к выдаче учебного материала и заполнению электронного журнала, то я искренне завидую такой святой наивности.