Данил пытается стянуть с меня шорты, но тугая резинка не спешит поддаваться, и на секунду хватка на моих запястьях слабеет. Всего на мгновение. Но и его мне достаточно, чтобы воспользоваться шансом.

Я резко вырываю свои руки и пытаюсь встать, но задеваю бутылку, о которую споткнулась ранее. Вскрикиваю от отчаяния и бессилия. Почему? Почему все против меня?

А затем в каком-то безумном порыве, вызванном все тем же отчаянием и бессилием, обхватываю пальцами горлышко и заношу бутылку над головой брата.

В темноте я не вижу, куда попала, но, судя по тому, как его тело обмякает на мне, я не промазала. Снова падаю на спину под его весом, но бутылку из рук не выпускаю, готовясь нанести следующие удары. Правда, брат не спешит двигаться, а я аккуратно и мучительно медленно выползаю из-под него.

Все так же, с бутылкой в руке, я бегу к двери и щелкаю выключателем. Наша скромная гостиная тонет в ярком свете, но, несмотря на боль в глазах, я их не закрываю. Слишком рискованно.

Дрожа от страха, перевожу взгляд на пол рядом с диваном и вижу бездыханное тело брата. Наверное, какая-то часть меня надеялась, что, словно ночной кошмар, все это развеется с ярким светом.

Но нет. Брат лежит там, где еще минуту назад лежала я сама. Его рука неестественно вывернута под животом, все лицо исполосовано моими ногтями, а чуть выше виска расползается пятно крови.

В ужасе я подношу к лицу пустую бутылку от виски и с замиранием сердца смотрю на капли крови но донышке. Последняя надежда, что рана на его голове была еще до моего удара, рассыпается в прах.

Я знаю, что нужно пощупать его пульс, проверить, есть ли дыхание… но не могу. Как ни силюсь, не могу себя заставить подойти к нему. Я не вижу, поднимается ли его грудная клетка, не слышу ни единого звука, но с места сдвинуться не получается.

Это ведь была самооборона, да? Я защищалась. Я не виновата. Он пытался меня изнасиловать. Я просто защищалась…

Из глаз катятся слезы, а руки начинают дрожать до такой степени, что пальцы больше не в силах удержать бутылку. Она с грохотом падает на пол, но даже этот громкий звон не вызывает никакой реакции у Данила.

Я не хочу в тюрьму. Не могу. Кто позаботится о маме? Нельзя звонить в полицию. Просто нельзя… Но тогда что делать? У меня никого нет, никто мне не поможет…

Продолжаю громко всхлипывать и сползаю на пол по стене, когда вдруг вспоминаю о визитке Ратмира. Он сказал звонить, если появится отчим, а не если я случайно убью или покалечу кого-то, но выбора у меня нет… Я больше никого не знаю. Больше мне не к кому обратиться.

– Давайте девчонок вам подгоню, – предлагает Шамиль. – Сидите, блин, как на похоронах.

– Обойдемся как-нибудь без твоих блохастых. – Умаров бросает брезгливый взгляд на двух танцовщиц, которые в данный момент усиленно полируют шест на сцене своими длинными ногами.

– Сам ты блохастый, – возмущается Шамиль. – У меня все девочки проверенные, со справками.

– Заводчик, бля, – ржет друг. – Я так дочери щенка покупал в прошлом месяце. Тоже со справками и проверенный, а у него то глисты, то блохи, то с желудком проблемы. Задолбался уже по врачам возить.

– Да идите вы, – машет на нас руками и уходит к барной стойке.

В принципе, я его понимаю. Сегодня собеседники из нас так себе. С тех пор как Солод исчез, настроение ни к черту. Слишком много он знал. Слишком много людей подставится в случае чего…

Умаров, будучи майором ФСБ, обещал всячески посодействовать в поисках, но его ведомство тоже зашло в тупик. Как сквозь землю этот гад провалился!

Залег, падла, на дно… Ни требований, ни шантажа. В городе его точно нет. Мои люди бы его нашли. И дети его… строят из себя не пойми что, будто вообще о делах отцах ни сном ни духом. Сын еще хоть в каком-то адеквате, а падчерица словно прямиком с картины Васнецова сошла. Тоненькая такая, эфемерная. Будто дотронешься – и растает. Сама трясется от страха, но смотрит так, будто в душу заглянуть хочет. Зря старается… я свою уже давно продал. Нет больше ее.