Уголок его губ лояльно приподнимается, и меня отпускает. Вовсе не чудовище. Не обидчив. Шутит. Зря я предвзята к нему. Отец не доверил бы меня непорядочному человеку.

— Ну и какие планы на сегодня? — приводит он меня в чувство, отложив альбом. — Валентин Борисович просил не затягивать с делами, а то его секретарша испортит ему поездку своими звонками. Вселим в нее уверенность в отсутствии поводов для паники?

— Предлагаете мне съездить в банк? — изрекаю затравленно.

Самир мажет по мне взглядом, берет чистую белую майку и отвечает:

— Нет, Элла Валентиновна. Я настаиваю.

Я злобно фыркаю. Настаивает он! Телохранитель настаивает, чтобы его подопечная выбралась из зоны комфорта и безопасности! Не знаю, надолго ли меня хватит, или все-таки придется испортить отцу поездку.

Его огромная туша вновь скрывается за дверью ванной, а я, насупившись, скрещиваю руки на груди и плюхаюсь в кресло.

Никуда я не поеду! Тем более — по приказу какого-то чудаковатого качка!

— Вы еще не собраны? — глумится он, вернувшись ко мне одетым в свой костюм и с гарнитурой скрытого ношения в ухе. — Элла Валентиновна, ваш отец благосклонно отнесся к некоторым отличительным тонкостям моей работы. Он позволил мне применять силу в случае ваших капризов.

Самир останавливается передо мной, послав на меня тень своей громадной фигуры. В его выразительных глазах серебрится блеск, словно лунный отсвет на водной глади темно-синего моря. Полгода назад я бы многое отдала, чтобы уговорить его стать моделью для моей картины. С замиранием сердца наносила бы каждый штрих на полотно. Я вкушала бы каждый миг эстетического удовольствия. Сотворила бы шедевр всей жизни.

— Что вы говорите? — ехидничаю. — Отец ни разу в жизни меня грубым словом не обидел. Он под страхом смерти не позволил бы кому-то пальцем меня тронуть…

Живо склонившись, Самир с легкостью вытаскивает меня из кресла и закидывает на свое плечо. Словно пушинку.

Секунду я отхожу от шока, пялясь в пол, а он уже выносит меня из комнаты. Уверенно, смело, с неким диктаторским попечительством.

— Как ты смеешь?! — начинаю визжать, дергаясь на его плече. Но увы, ни сползти, ни спрыгнуть. Он рукой сцепил мою талию в кольце, и не думая дать мне шанса вырваться. Я даже до телефона дотянуться на могу. Ударяю его по стальной спине. Еще раз. Еще. Сильнее. Бесполезно. Он и бровью не ведет, спускаясь по лестнице. — Да чтоб тебя! — рычу, обессилено повиснув.

— Наконец-то вы перешли на «ты», Элла Валентиновна, — произносит он. Ровно, без намека на одышку. Будто и не тащит на плече пятьдесят килограммов Эллы Ярославцевой.

— Элечка! — ахает няня, когда Самир проносит меня мимо нее.

— Няня! — взвизгиваю, протянув к ней руки. — Позвони отцу! Скажи, что его чудище тронулось умом…

Слышу его глухой смешок. Он еще и ржет надо мной, мерзавец!

Няня, сочувствующе поджав губы, качает головой.

Ну конечно! Отец развязал Самиру руки и предупредил всех, чтобы не вмешивались. Подозреваю, и Богдан в деле. Значит, вся надежда только на Руслана, заступник из которого тоже — так себе. Да уж, перспективы!

В фойе Самир ставит меня на ноги, но стоит мне дернуться в попытке сбежать, преграждает путь. Нас разделяет всего несколько сантиметров. Я дышу, как загнанная гончая. Тяжело. Сбивчиво. Будто это я тащила Самира на своем горбу. Он же абсолютно невозмутимый. Буравит взглядом. Терзает. Мучает.

— Я, Элла Валентиновна, тоже под страхом смерти никому не позволю к вам пальцем прикоснуться. Себе руку отсеку, но вас не трону.

Его горячее дыхание, касаясь моего виска, невидимыми импульсами вселяет в меня лучи уверенности.