Вместо приветствия Ваня переступил порог и, показывая взглядом на пакеты в своих руках, деловито поинтересовался:

– Так, думай, куда это сгружать.

– Смотря что там, – ответил умник.

Не выгнал в шею, уже хорошо, поэтому Тобольцев, скидывая кроссовки, рапортовал:

– Пиво, корюшка, сушеные кальмары, еще какая-то хрень.

В глазах Ильи появился едва уловимый проблеск интереса. Он махнул рукой в сторону кухни:

– Тогда, наверное, в холодильник.

– Зачем в холодильник? Нет, пиво можно, но только пару бутылок охладиться, а две я оставлю здесь.

– Знаешь, у меня нет пивных бокалов.

И почему Ваня не удивлен? Рояль есть, картина вон на стене, как из Лувра украденная, – есть, Малер есть, а пивных бокалов нет.

– Кружки есть?

– Есть.

– Ну и отлично, на день рождения подарю тебе пивные бокалы. Как ты без них живешь? Пиво из чего пьешь?

– Я его вообще не пью.

Сначала Тобольцев впал в легкий ступор, потом подумал, что в принципе снова не удивлен. Он прошел с пакетами прямо в гостиную и заявил:

– Значит, пора начинать.

На Ивана, стоящего на пороге его гостиной с пакетами, Илья смотрел как в детстве – на Деда Мороза. В те годы, когда он еще верил в чудеса.

– Ну? Где кружки английского фарфора? – вопросил гость.

И тут внезапно Илье захотелось рассмеяться. Возможно, это нервное. Истерическое даже, хотя в склонности к истерикам он не был замечен даже в младенчестве – если верить рассказам мамы. Но вдруг стало несоизмеримо легче, чем еще пять минут назад.

– И пару тарелок прихвати! И открывалку! – между тем торопил его Ваня.

И Илья пошел на кухню, чувствуя, как замерзшие щеки растягивает улыбка. За время его отсутствия Иван принялся потрошить пакеты. И сейчас стоял с парой бутылок в одной руке и упаковкой с чем-то белесым в другой.

– Извини, но фарфор саксонский, – Илья сдвинул пачку нотных листов. – Ставь на письменный стол.

Иван какое-то время молча созерцал попеременно то Илью с чашками в руках, то стол. А потом принялся хозяйничать. Как-то привычно уже – подумалось Илье. Как это хорошо иногда все же, когда кто-то рядом принимает командование парадом на себя.

Ваня посчитал, что места мало, и стал разгребать бумаги, бормоча при этом:

– Тут, конечно, лучше бумажки подстелить… – Иван взял в руки ноты, прочитал название и с сожалением добавил: – Не, этот не подходит, этот великий.

Улыбку сдержать уже не получалось, и Илья улыбался и смотрел, как его гость сервировал стол, раскладывал по тарелкам орешки, рыбу, кальмаров, открывал и разливал пиво по чашкам мейсенского фарфора. Для синих скрещенных мечей это, безусловно, новый жизненный опыт.

Иван протянул чашку.

– Друзей провожают стоя.

Улыбка тут же сползла. Но, принимая из рук белую чашку с пенящимся напитком, Илья вдруг почувствовал, что эту боль можно пережить. Что-то сделать и что-то сказать – и жизнь, замершая на одной тоскливо звенящей ноте – двинется дальше.

Он тихонько вздохнул – и выпил содержимое кружки залпом. Вкус оказался непривычным, резким и сильно ударил в нос – так, что показалось, будто пиво сейчас из носа и польется. Илья инстинктивно прикрыл рот и нос и шумно задышал в ладонь. А потом, когда продышался и убрал руку, неожиданно для самого себя спросил:

– А встречают как?

– Радостно! – уверенно ответил Иван. Забрал чашку и снова ее наполнил. – Так, давай рассказывай, что у тебя. Как съездил, как все прошло. Не, я, конечно, следил, но это рассказ журналистов.

Самое изумительное во всем этом было то, что Илья стал рассказывать. Скинул пиджак, сел на диван, Иван устроился на стуле перед столом. И слушал. А Илья рассказывал. В процессе ему раза два или три подливали – Илья сбился со счету.