– Да, я охотник, – отвечает тот.

– Я имею в виду двуногого, – уточняю на всякий случай.

– Да, – ещё более выразительно отвечает Слава, – я охотник!

Я отрываюсь от макбука и смотрю на него. Он скалится, и мы оба хохочем.

– Тогда, ты знаешь, какое это потрясающее чувство.

– Романова обнаружили?

– Пока нет, но это дело времени. Он все же ответил мне. Долго держался, но, похоже, сестра ему небезразлична. Вместе с моим сообщением ему была отправлена программа слежения – новая разработка моего хакера, которая автоматически внедряется в программное обеспечение при его открытии. И вот, зверь попался в капкан.

– Чётко сработано, Марк Рудольфович.

– Да, – соглашаюсь с ним.

– Что будете делать с ним, когда найдёте?

Что я буду делать? Денег для возврата долга у него все равно нет. Могу приказать своим людям изуродовать его до неузнаваемости, будет потом долг с пенсии по инвалидности выплачивать. Могу просто убить, в назидании другим. Но у меня есть идея получше.

– Заберу себе Ангелину. Насовсем, – я чувствовал облегчение от того, что долго откладываемое решение, наконец, было принято окончательно.

– А она согласится?

– Она будет сама умолять меня об этом, лишь бы её тупой братец остался жив, - я не идиот, и не испытывал иллюзий, что после нашего с ней начала, она вдруг обрадуется подобным изменениям, поэтому некоторое время придётся держать её на коротком поводке, пока она не привыкнет.

Мое состояние было близко к триумфу охотника, загоняющего добычу, идущего за ней по пятам, и знающего, что охота продлится ровно столько, сколько позволит сам охотник. Впервые я узнал, что это такое в той самой закрытой школе, когда расправился со своим первым в жизни врагом. До сих пор помню, как хрустели его ребра под моими ударами, как закатывались от боли глаза, как билась голова об стену.

Закрытая коррекционная школа для подростков с девиантным поведением из богатых семей. Никто не знал, какие законы действуют за внешним благопристойным фасадом исправительного учреждения, куда папаша поместил меня. Нелюбимый, избегаемый в собственной семье, отталкиваемый родителями и братом, я рос упрямым и непокорным ребёнком, став к подростковому возрасту совершенно неуправляемым. Бля! Это был обычный подростковый бунт! Своим поведением я всего лишь хотел привлечь внимания родителей к тому, что я есть и я – живой! Черт возьми, отец, просто сядь и поговори со мной! Возьми меня с собой куда угодно: на работу, на охоту! Мама, когда в последний раз ты говорила мне ласковое слово, интересовалась моими делами: что я люблю, кто у меня друзья, какая девочка мне нравится? Отцу же пришла в голову «отличная» мысль, как, наконец, прогнуть меня и заставить подчиняться: запереть в этой школе.

«Гнилая кровь, – говорил обо мне ныне покойный ублюдок, – мне стыдно, что ты – мой сын! Чего тебе не хватает?! У тебя есть все! Ты – паршивая овца в стаде! Ты – позор нашего рода! Я проклинаю день, когда ты родился! Эта школа – последний шанс все исправить. Докажи, что ты чего-то стоишь!»

Я так и не смог понять, почему родной отец называет меня «гнилой кровью», в отличие от своего любимого Альфредика. Но назови человека свиньёй, и он захрюкает. И я решил, что надо соответствовать. После смерти отца, постепенно, я отобрал у своей семьи все, разрешив им остаться в фамильном особняке, в котором и так не собирался жить.

В элитной школе-тюрьме, куда меня засунул отец, обучались настоящие отморозки, пойманные на совершении тех или иных преступлений и прикрытые богатыми родителями. И в эту «благоприятную» среду поместили меня, обычного подростка-хулигана, самым большим преступлением которого были драки и сорванные уроки. В том учебном заведении хоть и применялись жесткие методы контроля и воспитания, и малейшее неповиновение сурово каралось, но по ночам в стенах школы действовали порядки, устанавливаемые учащимися. Среди учеников царила своя иерархия, и новенький попадал на самое дно, со всеми вытекающими последствиями. Такие как я, новоприбывшие, ещё не занявшие своего места в группе, были грушами для битья. Первые несколько месяцев были адом, меня пропускали через мясорубку раз за разом, проверяя на прочность, но я не сдавался. Били меня, я бил в ответ. За мой отказ прогнуться, по ночам из меня делали котлету, пиная и избивая, чем придется, пока я не терял сознание.