Однако, вскоре невесть откуда появившийся шум разбудил сонные аллеи парка, мешая пенсионерам и любителям здорового образа жизни наслаждаться благословенной тишиной. Дико ревя моторами, чадя адским дымом, в парке появились автомобили. Из окон затонированных иномарок летели пивные банки, из динамиков рвалась бешеная музыка, глушимая лишь нашим знаменитым матом. По аллеям стало опасно ходить, и парк как-то незаметно опустел.

Матрёнин вспомнил, как называют автомобильных хулиганов – стритрейсеры, или, грубо говоря, местные мажоры, сынки обеспеченных граждан города и их пособники.

Недалеко от ворот, на центральной аллее, больше похожей на площадь, толпилась молодежь разного возраста, в том числе и школьники. Машины самых разнообразных марок с включенными фарами – сплошь иномарки – по взмаху мужика с флажком с ужасным ревом отправлялись бешено носиться по парковым аллеям, разгоняя последний пенсионный люд по домам. Асфальт был черен от тормозящих колес.

Матрёнин имел неосторожность выйти на свет фонаря, и кто-то из подростков, а может даже из его учеников, опознав его, должно быть в шутку крикнул: «Атас, пацаны! Географ с палками!». Более взрослый голос пробасил: «Ого! Пузатый больно! Он у вас случаем не глобус проглотил?» Засмеялись, впрочем, не зло или обидно – так, под настроение. Ерофей Христофорович с досадой отметил, что с сего момента за ним запросто может закрепиться кличка Лыжник, а то еще хуже – Глобус, вместо вполне нейтральной Матрены. Нет, надо скорее переходить в «гороно», подальше от нынешней языкастой молодежи.

Вернувшись домой, Матрёнин первым делом встал на напольные весы. Результат взвешивания не порадовал, если честно – мизерный результат, всего сто пятьдесят грамм от животика потерял он в парке. Ну, ничего, успокоил он сам себя – впереди целое лето. Если хотя бы восемьдесят дней умножить на сто пятьдесят грамм, то получится… получится двенадцать килограмм, а если умножить на двести грамм… Эх, перекусить бы! А вот это – ни в коем случае! ни грамма! ни крошки! Иначе не видать заветной должности методиста.

Назавтра все повторилось: скандинавская ходьба по аллеям, соленый пот на губах, удовольствие от пройденных километров и праведный гнев против облюбовавших вечерний парк мажоров-стритрейсеров с их оглушительно ревущими машинами.

По приходу домой Матрёнин позвонил в полицию и пожаловался на нарушителей парковой тишины. Его внимательно выслушали и ответив, что жалобу приняли, положили трубку. Однако на следующий день в парке ничего не изменилось – все так же продолжались экстремальные гонки, так же визжали тормоза, дымились покрышки, ревели моторы, и так же было опасно прогуливаться по аллеям.

В субботу вечером, едва заслышав рев мощных моторов, Ерофей Христофорович решил от греха подальше пораньше закончить скандинавскую ходьбу, дескать, суббота есть суббота – и соскочил с асфальта аллеи на идущую параллельно упругую от старых листьев тропу. Расслабленно меряя метры, он сначала услышал рев мотора, затем глухой стук, а уж потом увидел, как большая иномарка визжа покрышками, искря об асфальт, резко остановилась недалеко от него. Хлопнула дверца, послышались торопливые шаги, затем из кустов раздался то ли вскрик, то ли всхлип – и темная фигура, пугливо озираясь, вернулась в машину. При свете включенного фонаря, Матрёнин узнал ученика своей гимназии… Костю Ревякина.

Взревел мощный мотор, при свете фонаря блеснула хромированная труба снизу и, выпустив из нее облако черного вонючего дыма, машина умчалась в темень парка. Ерофей Христофорович быстро подошел к месту, которое так поспешно покинул ученик его гимназии. Свернувшись калачиком, по-детски беспомощно, перед ним мертво лежал мужчина. И хотя голова его находилась в кустах, по стоптанным кроссовкам, по трико с красными широкими лампасами учитель узнал в лежащем пенсионера, частенько прогуливавшегося по аллеям. Еще вчера при встрече, сбитый кивнул Матрёнину, как старому знакомому.